Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020

В небо врезаются истребители,
с громом куранты считают часы,
А человек в неукрашенном кителе
Прячет улыбку в большие усы.

Враг побежден, времена начинаются!
Только вперед и ни шагу назад!
Годы в лаборатории мается
Тихий Мичурин, мир будет как сад!
Где-то поймали на шахте вредителя,
Вновь Карацупа идет по тропе.
Встал человек в неукрашенном кителе,
Шлет он приветствия яркой толпе.

Светит над родиной солнышко ясное,
Всех победим мы в суровой борьбе.
Счастье, что в пору такую прекрасную
Жить не придется ни мне, ни тебе.

Сквозь это зеркало, сквозь лёд
Голодного стекла
Мне память отголоски шлёт
С тех пор, как ты ушла.

Трельяжа пагубная ось
Мой преломляет взгляд,
Как будто шьёт меня насквозь
И тянет нить назад.

Златая нитка ткёт парчу.
Умеет же казнить!
Зеркальный складень я кручу,
Перегибая нить.

И всё-то кажется, что я
Свяжу исток и сход —
И яркой памяти струя
Сама себя замкнёт.

Но рвётся лучик ледяной
Сквозь зеркала оскал,
Смеётся будто надо мной
Голодный лёд зеркал…

Мне повезло, дела мои неплохи,
я на ногах уверенно стою,
и поздний яд сомнительной эпохи
еще не тронул молодость мою.

Еще горит в груди огонь желанья,
и я не сожалею ни о чем —
я испытал любовь и расставанье,
и смерть стояла за моим плечом.

Я разлюбил бездушных и строптивых,
похожих на холодную зарю,
я счастлив был недавно в этих ивах,
а нынче с равнодушием смотрю.

Ушла вода, и обнажились мели,
притихли у причала корабли,
и все, что в этой жизни не сумели,
мы словно крошки со стола смели.

Я сослан в немоту, туда, где уже давно Макар и телята, где зимуют раки,
где в бубен бьёт и старым сухим ребром играет мой ровесник бес,
где в логове слов над листом бумаги согнулся, высунув перо и язык, Акакий
Акакиевич, перебеливая циркуляр, спущенный по инстанциям ему с небес.

Плачь не плачь, утони в слезах, но, если, если тебе изменила Муза,
если над притяжением, над упругой волной словесной утрачена власть,
что тебе жар глаголов, тяжесть существительных, клейковина союзов
и наречий неверная, невесомая и не очень понятная вязь?

Я – ловец и добыча, живу у словесной реки, вдоль её гужевого потока,
там, где бог из плавучей машины, как капитан Немо, вываливается
и подслеповато щурит глаза,
я бреду вдоль течения, бесполезными жабрами хлопая, как после потопа,
и в обратный бинокль, пролетая, безмолвно глядит на меня стрекоза.

Я молчу, я молчу, я молчу, я молчу, покуда по верхней
стороне воды медленно приближается утлый, угрюмый чёлн,
и впустую перебираю мерёжи синтаксиса, трясу грамматики верши:
где откуда куда вот теперь и если впрочем будто и уже ни при чём…

Болеть нельзя. И умирать нельзя,
пока звонят по праздникам друзья
и есть, кого позвать на день рожденья.
Пока не все закончены дела,
в саду ни разу слива не цвела,
не варено сливовое варенье.

У мамы отопленья дома нет.
А мама есть, ей восемьдесят лет,
она не хочет выходить из дома.
Есть яблоки, не пропадать же им?
В кастрюле тесто кажется живым,
такая в нем растущая истома.

А ты томишься, сочиняя стих,
момент для засыпанья пропустив,
полночи провозившись с пирогами.
Раскладываешь по пакетам снедь
и думаешь, что – нет, нельзя болеть,
когда наутро надо ехать к маме.

Этот мальчик, порезавший нежные вены,
этот в сумерках века влюблённый герой,
непорочный, как Блок, как де Сад – откровенный…
Но – гора никогда не сойдётся с горой!

Только лет через двадцать, а может, и больше,
ты услышишь сквозь зуммер отчаянный крик,
что любовь не сгинела, как вечная Польша!
Так порочная Клио развяжет язык.

И сквозь тысячу русских соборов и башен,
и сквозь сто иудейских великих пустынь
ты увидишь, что слеплен из пыли и брашен
этот мир, погружённый то в ужас, то в синь.

И почувствуешь там, на другой половине
то ли космоса, то ли бездонных Бермуд
как колотится в чёрной безжизненной стыни,
твоё сердце, обвитое тысячью пут.

И восстанешь, как сфинкс – из песка или глины,
или вовсе – из боли, тоски, черноты…
И поймешь, что как прежде, чисты и невинны —
и лукавая вечность, и мальчик, и ты…

Жил не с краю, – в дальнем том краю,
Где ни городов, ни горожан.
Стайки сопок. В кузнице – вальжан.
Я вернусь на родину мою.

Там всё также. Глушь и – тишина.
День минул – не отыскать улик.
Кормчими богатая страна
В рай вела, да завела в тупик.

Но живут. Протянут ковш-потир:
«Пей и не желай нам перемен».
Всяк мудрец. И грешный этот мир
Видит, как из бочки Диоген.

Может быть однажды отболит:
Там ли был им, или здесь я гость?..
В три рядка дома – убогий вид,
В шаге от околицы – погост.

Даль, в которой тысячи дорог.
Миражи над синим ковылём.
Смог уйти – глядишь и вспомнит Бог.
А остался – позабудь о нём.