Эгон Раннет - Пьесы

М э э л а. А почему эта дама пуста?

А д а м. Почему пуста пустая бутылка? Всё!

Пауза.

М э э л а. Возможно, критики просто недолюбливают вас?

А д а м. Не знаю, кто меня любит, кто не любит… Пожалуй, враги любят меня даже больше, чем друзья! Все мое несчастье в том, что я не побывал в Париже… И к чему я только учил французский? Да, в моих жилах течет слишком чистая кровь. Может быть, поэтому мне и не удается создать что-то большое в искусстве.

М э э л а. Известный эстонский поэт Юхан Лийв ездил только по родным местам… А разве портреты, которые вы написали по этим эскизам (показывает) , не большое искусство? Да и многие другие ваши картины…

А д а м. Вы когда-нибудь гладили кошку? Видели, как она выгибает спину, хвост трубой? Вот и я сейчас так. Ах, какое блаженство, когда тебя хвалят! Что-то, оказывается, все-таки сделал. И ты поймал своего, пусть маленького, мышонка… А последние годы? Их нет. (Наливает, пьет.) Нет! Мне швырнули в лицо — внутренний эмигрант! Да… Пошли они все к… Мээла, неужели они и про ваш портрет сказали бы — пустота?.. Меня вообще недолюбливают.

М э э л а. Но почему?

А д а м. Потому что я личность. Я никуда не лезу, не приспосабливаюсь. Я — это я!

Я а г у п. Ты всегда был самовлюбленным.

А д а м. Это мое дело. Но в колхозный хлев я не пойду и писать высокоудойных коров не стану!

Я а г у п. Может быть, о высокоудойной корове не скажут — пустота!

А д а м. Меня это не интересует.

М э э л а. Тогда, пожалуй, и семилетка вас мало интересует.

А д а м. «Семилетка», «семилетка»… (Короткая пауза.) Я художник. Я политикой не занимаюсь. Я служу только высокому искусству. (Задумался.) Но послушай, библейский мудрец… Я давно хотел спросить у тебя: как ты во время войны попал в Красную Армию, отмеченную, как говорит твоя Библия, знаком антихриста?

Я а г у п. Потому и попал, что я библейский мудрец. Хотел лицом к лицу встретиться с антихристом, поглядеть на его последнее сражение… Но я не нашел антихриста. Я увидел вокруг себя сильных и смелых людей. В моем сердце поднялось смятение. И я вступил в спор с Библией… да простит мне господь этот грех! Антихриста я нашел на другой стороне…

А д а м. Да ну?

Я а г у п. А знаешь ли ты, каков знак антихриста? Изуродованный крест — вот знак антихриста. Свастика!

А д а м. Свастика?..

Я а г у п. Кто заживо сжег тысячи и тысячи людей?.. Антихрист. Кто вознес арийское племя, а всех остальных сделал его рабами? Так мог поступить только антихрист. Кто хочет испепелить весь мир?.. Тот же антихрист. Не следует глупо толковать Библию. Ее надо уметь читать и если надо, то и поспорить с ней…

А д а м. Выходит, толкование Библии — тоже политика?..

Я а г у п. Выходит, так…

Пауза.

М э э л а. Вот вы говорите, что художник должен заниматься только высоким искусством, а не политикой, — но ведь это тоже политика?

А д а м. Я служу только высокому искусству… Я большой художник… Ах, вообще я слишком много кричу о себе, слишком заношусь, потому что стараюсь заставить и себя и других поверить, будто я уже по ту сторону высокого забора, за которым начинается подлинное искусство. (Шепотом.) В действительности же большинство из нас — по эту, здесь и останутся.

М э э л а. Но, безусловно, не вы?

А д а м. И я. Однажды я, кажется, уже взобрался на этот забор. Но сорвался… Сила тут не поможет. Даже если б я дал увековечить в гигантском камне свою голову гения, до краев наполненную глыбами жалких мыслей, — даже это не помогло бы! Пусть это сделают грядущие поколения — им решать и оценивать. Только барон Мюнхгаузен сам приподнимал себя за уши. А нам не подобает, даже если приподнимать будут другие, — хотя уши, возможно, и выдержали бы…

Раздаются три коротких, один длинный телефонный звонок.

Я а г у п. Странно — Килль не идет и не звонит…

М э э л а. Больше чем странно! (Помолчав.) Значит, не хотите писать мой портрет?

А д а м. Хочу, но так же, как писал Марию, и чтоб не было тут этого идола. Что ты уставился? Что у тебя в жилах — кровь или вода! Мээла, вы не можете запрятать его на несколько часов в какой-нибудь чулан? Вот так же тупо ты глазел, когда мы сидели здесь втроем… с Марией…

Раздаются четыре коротких телефонных звонка.

М э э л а (бежит к телефону, смеется) . Колени у меня как ватные… Смешно! (Берет трубку.) Алло?.. Да… Ты, Килль. Скорее домой, дорогой… Почему тебя нет? Мы здесь веселимся… я, кажется, немного пьяна… Мы празднуем мой день рождения… Ты не любишь меня!.. Не верю… Да, конечно, отец дома!.. В лес? Его?.. Глупости! Килль… Художник Адам приехал. Скорее домой! Какие дела?.. Ты что, Килль, хочешь окончательно разозлить меня?! Хорошо. (Передает трубку Яагупу, сама стоит с мрачным видом.)

Я а г у п. Ну, сынок, что скажешь? Поймаешь на месте преступления?.. Сейчас же иду… сейчас… Сделаю, сынок, сделаю. (Кладет трубку на рычаг, задумывается, почесывая голову.)

М э э л а. Ты идешь в лес? И я с тобой… Ура-а!

А д а м. Ура-а! Я тоже… (Поет, импровизируя.)

Я а г у п. Не галдите. Никуда вы не пойдете! Неровен час поднимется стрельба. А ты, Адам, навеселе, чересчур навеселе…

А д а м (с издевкой) . Но и для того, чтоб остаться дома, я, кажется, тоже чересчур навеселе…

М э э л а. Не уходи, отец… или возьми меня с собой!

А д а м. В темном лесу со свекром страшнее, чем со мной здесь… Дочери святого Лота и с отцом попали впросак… Или отец с дочерьми?

Я а г у п. Хватит! (Осматривается. Задержав на мгновение взгляд на портрете Марии, переводит его на Мээлу.) Останешься дома.

А д а м. Вот это по-мужски! Останется дома развлекать гостя…

Я а г у п. Да, развлекать гостя и ждать своего мужа. Мээла, принеси-ка, пожалуйста, мою куртку…

М э э л а уходит в комнату налево.

А д а м. Ты, наверно, долго пробудешь в лесу?

Я а г у п. Берегись, Адам. Вижу, какие у тебя мысли… Поведешь себя так… (Хватает со стены рогатину.) Вернусь — и тебя этим самым! (Ставит рогатину к стене.)

А д а м. Спасибо тебе, неандерталец, за то, что днем с огнем меня ведешь. Черт, неужели ты, пещерный житель, считаешь меня подлецом?.. Не беспокойся, Яагуп, родной отец не убережет ее лучше. Честное слово! Я прочту ей лекцию из цикла о моральном воспитании молодых замужних женщин… как в университете культуры. (Смеется так, что закашливается.) Бог мой, как же я проживу здесь всю зиму, если ты мне ни капельки не доверяешь?..

Входит М э э л а с курткой в руках.

М э э л а. Скажи Киллю — это ему так просто не сойдет! Да… и будьте осторожны…

А д а м. Вероятно, бедных браконьеров напутствовали дома такими же словами!