Эгон Раннет - Пьесы

Мээла пожимает плечами.

В душе каждой женщины спрятан музыкальный инструмент, и завоевывает женщину тот мужчина, который сумеет отгадать, что это за инструмент, и сумеет сыграть на нем… Я знаю женщин, в душе которых — симфонический оркестр. Каждый мужчина найдет в нем инструмент для себя… Однажды я встретил женщину — по внешнему виду дама. Я ожидал, что в душе ее — арфа, а оказалось — шарманка!

М э э л а. Значит, вы и шарманку крутили…

А д а м. Нет, не стал. Я еще когда-нибудь вернусь к этой общечеловеческой теме — к любви. Любовь… Собственно, что такое любовь? Это жертва. Повторяющаяся и бесконечная жертва… Верно, Мээла?

М э э л а. Да, в какой-то степени…

А д а м. Итак, я могу торжественно провозгласить: я — любовь, ибо всю жизнь я сжигаю себя на алтаре собственных чувств. Верно, Мээла?

М э э л а. Глупости. Скажите, когда вы рисовали этих дам, вы им тоже болтали примерно такую же чушь? Признайтесь!

А д а м. Да, примерно… (Швыряет кисточку в угол.) Ничто другое их не интересовало. А вам, видать, подавай перец покрепче, чтоб хоть искра жизни зажглась в ваших глазах. Для чего я начал писать вас?.. Из какого вы материала? Камень? Глина? Гипс?.. Дерево? Вы не знаете?.. А я знаю. Асбест! Женщина из асбеста… Вот именно. Ибо ничто не в состоянии зажечь вас.

М э э л а. Смотря чем зажигать… Килль не считает, что я из асбеста.

А д а м (поднимает кисточку, вытирает ее) . Как наивно и честно ваше лицо, и сколько коварства в вашей душе!..

М э э л а. Какой же музыкальный инструмент таится в этой коварной душе?

А д а м. Сирена пожарной машины. Стоит лишь заговорить о любовном пожаре, как сразу же раздаются гудки. Тревога! Бог мой, как может быть обманчив внешний вид женщины! Килль не жалуется… Надеюсь, у вас любовь не сугубо платоническая?

М э э л а. Мне смешно это слышать: брак — и платоническая любовь! Любовь — это огромное, сильное пламя…

А д а м. В котором асбест…

М э э л а. Да, да, да! В котором как раз асбест может гореть бесконечно.

А д а м (пристально смотрит на Мээлу) . Попытайтесь сохранить это выражение… Не получается. Вы смеетесь, а я хочу видеть в ваших глазах огонь, жар, страсть.

М э э л а. И для этого вы несколько часов подряд изощрялись передо мной в пошлости?

А д а м. Не знаю, что с вами делать!

М э э л а. Это видно…

А д а м. Мне вообще не везет… Приехал сюда, чтобы спрятаться от врагов, а должен…

М э э л а (прерывает) . Лжете! Вы прячетесь не от врагов, а от друзей, от завтрашнего собрания, от критики, которая хочет помочь вам. К сожалению, вы… ну… не умны, не смелы и не сильны.

А д а м. Значит, я глуп, труслив и слаб… Благодарю за потрясающую откровенность.

М э э л а. Не за что. (Пауза.) Вам ведь знакома легенда об античном герое, который во время поединка забыл коснуться пяткой земли — и сила его исчезла. (Пауза.) А разве не то же самое и сейчас: если почему-либо оторвешься от земли, то есть от народа, то потеряешь силу? И разве не в этом и ваша беда?..

Адам, сердито слушавший Мээлу, начинает быстро рисовать.

Сами же говорили, что ни на фабрики, ни в колхозы искать тему ни за что не пойдете?

А д а м. И не пойду.

М э э л а. Хотя там темы сами на холст просятся… Впрочем, ведь вас наша семилетка не интересует…

А д а м. Вы не имеете права так говорить! Художники… Да ладно! Вы, конечно, согласны со всем, что предлагает партия?

М э э л а. Да. Полностью! Всем сердцем!

А д а м (приглушенно кричит) . Стойте! Так… тот же задор, та же гордость! Стойте!

М э э л а (тихо) . Скажите, Советская власть сделала вам очень много плохого?

А д а м. Спросите — много ли она мне сделала хорошего!

М э э л а. Неужели не сделала? А что хорошего сделали для Советской власти вы? Прошу вас, ответьте честно.

Адам молчит.

Почему вы…

А д а м (с любезной улыбкой) . Девчонка! И пожалуйста, не мотайте головой.

М э э л а. Благодарю — и извините! (Принимает прежнее положение, говорит сердито.) Ответьте же, это очень интересно!

А д а м. Попытайтесь сидеть тихо и не болтать.

М э э л а. Вам ведь, наверное, нетрудно доказать, как несправедлива Советская власть к вам, к таким, как вы… От вас она получила весьма ценные произведения искусства, а взамен не дала ничего!

Пауза.

Почему вы не отвечаете? Вы же только что так хотели спорить…

А д а м. Вы… вы никак не можете помолчать?!

М э э л а. Я читала одну рецензию, в ней разбирались и ваши работы. Мне не помнится, чтоб вас очень хвалили. А во многих других рецензиях о вас и не упоминали. Почему?

А д а м. Знают, что я не безвольный приспособленец. Я не плетусь в одном стаде со всеми. Я человек, взгляд которого обращен внутрь, в себя. Вам, конечно, не понять.

М э э л а. Понимаю. В вашей манере держаться действительно есть что-то от внутреннего эмигранта… что-то жалкое… И чему только молодые художники научатся у вас?..

Эти слова больно задевают Адама.

Это ведь ваш девиз — искусство ради искусства?

А д а м. Искусство нельзя заставить тащить воз семилетки.

М э э л а. Значит, дохленькое ваше искусство, принц! А получать вы мастер? Очевидно, об этом и будут говорить на завтрашнем собрании? Не «безвольный приспособленец»… По-вашему, идти в ногу со всеми, с жизнью — это плестись, приспосабливаться?.. Как же вы живете?

А д а м (едва сдерживаясь) . Денег у меня хватает, дорогая…

М э э л а. Я говорю не о деньгах.

Пауза. Адам понимает, что опять допустил оплошность.

Однако интересно, за что вы получаете деньги?

А д а м (в бешенстве) . В последний раз говорю — тихо! Молчите!

М э э л а. Я прошу, ответьте мне прежде…

Адам подходит к радиоле, включает ее на полную мощность; продолжает работать; явно рассержен, однако постепенно все более сосредоточивается.

М э э л а. Вам нельзя говорить правду…

А д а м (взволнованно разглядывает свою работу) . Дорогая… Сохраните это выражение… (Сосредоточенно работает.)

М э э л а. Я устала, и мне холодно… Подбросьте хоть дров в очаг!

А д а м. Ах, черт, черт, как дрожат руки! (Садится.) Хоть бы глоток коньяку… Куда вы запрятали бутылку?

М э э л а. Вы кончили?

А д а м (пристально смотрит на холст) . Вероятно, я и не кончу… Отдохнем. (Подбрасывает в очаг дров, те с треском загораются.)

Мээла натягивает халат на плечи, встает, разглядывает портрет.

(Стоя в стороне, произносит боязливо.) Ну как? Длинная пауза.

М э э л а. Немного… слишком красиво… А впрочем, уже гораздо лучше. Я и впрямь кажусь вам такой задорной? Вот только глаза… вероятно, вы еще не закончили?

А д а м (подходит, останавливается перед портретом Марии, долго рассматривает его, медленно говорит) . Но как же я смог тогда… Кажется, так просто…