Эгон Раннет - Пьесы

Пауза.

Р у у т. Я, ефрейтор Руут.

Л а й д. Мда… Где я вас встречала?

Р у у т. В Таллине. Я был констеблем вашего района. Однажды мне пришлось составить на вас протокол: ваша плохо воспитанная собака загрызла соседских кур.

Л а й д. Верно! Итак, прошу вечером зайти в санчасть.

Р у у т. Ясно. Грязные котелки прихватить?

Л а й д. На этот раз придете без них. Я разъясню вам правила элементарной гигиены.

Т а р м и к и Л а й д уходят. Пауза. Тувике старательно колет «врага».

Н у р к. Руут, если тебе неохота, пошли меня. Ее трактат о гигиене я готов слушать и на пустой желудок.

Входит О с к а р.

Смирно! Налево равняйсь! Явился Чапаев номер два!

Т у в и к е (ставит винтовку в пирамиду) . Сейчас… у меня готово… (Приносит шпоры, прикрепляет их к сапогам Оскара.) Ну, шагай!

О с к а р (ходит взад-вперед, щеголевато прищелкивает каблуками, — шпоры звенят) . Ну, как?..

Т у в и к е. А что, сила!

Н у р к. Сила! Курам на смех…

О с к а р. Думаешь?

Р о б и. Ты же не умеешь ездить верхом… Каптенармус со шпорами!

О с к а р. А ты почему знаешь, что не умею?

Н у р к. Да, сложен ты как кавалерист… Но вот никак не пойму, зачем тебе шпоры, — хлеба без них не взвесить, что ли?

О с к а р. Думаешь, не нужны? (Отсыпает Тувике табаку.) Первый сорт… На десять самокруток. Как и договаривались!

Н у р к. Тут только на пять приличных самокруток, а, Тувике?

О с к а р. Поскольку работа хорошая, добавим еще столько же — как премию! Пусть не говорят, что Оскар скупердяй. Ты что-то сказал, Тувике?

Т у в и к е. Ничего.

О с к а р. Я думал, ты поблагодарил!

Т у в и к е. Ослышался. Скручивайте, ребята, — табак что надо. Честно заработан. Обтачивал так, что глаза на лоб вылезли!

Пока все скручивают цигарки, на лестнице один за другим появляются К и к е р п у, А л е к с и у с и Ф у к с. Они в драных и залатанных ватниках и брюках. У Алексиуса на голове что-то вроде папахи, на ногах разного цвета валенки. На Фуксе рваная шапка-ушанка, ноги обуты в дырявые сапоги. У Кикерпу от очков остались лишь скрепленная проволокой оправа и половина одного стекла. На ногах огромные лапти.

К и к е р п у. Добрый вечер, господа!

Ф у к с. Разрешите перелетным птичкам, вестникам весны?..

А л е к с и у с. Привет товарищам красноармейцам…

Р о б и (помедлив) . Здравствуйте и вы…

К и к е р п у. Дай-ка разок затянуться, Тувике!

Т у в и к е (протягивает каждому бумагу и табак) . А ты откуда меня знаешь?..

К и к е р п у. Спасибо… Глядите — Аап Рооп?..

Ф у к с. И не за решеткой?!

Р о о п. Чертовщина… Профессор танцев?!

К и к е р п у. Он самый. Прошу, господа! Итак, на чем мы прошлый раз остановились? Ах да, вариация основного па румбы… Одну минутку, я только выберу даму… (Подходит к пирамиде, берет винтовку со штыком; поет и танцует румбу. Останавливается.) Неужели моим следующим танцем будет военный танец?.. И с такой пылкой дамой? (Относит винтовку на место.)

Ф у к с. Иезус-Мария! Ну и аромат у этого табака…

А л е к с и у с. Живете вы здесь — как в раю!

К и к е р п у. Хотите — верьте, хотите — нет, а я действительно тот самый Руди Кикерпу, всегда dernier cri, что означает «последний крик моды». Изысканнейший мужчина во всем Таллине!

Р о о п (Фуксу) . А ты тот самый парень, которому Тувике собирался дать по морде, — ведь это ты сказал, что Гитлер выиграет войну…

Ф у к с. И выиграет.

Т у в и к е. Врезать, а?..

Ф у к с. Непременно выиграет! Уже на Сталинград жмет… Победа у него, считай, в кармане.

О с к а р. У нас здесь верят в обратное. И крепко верят. Вот Роби не далее как вчера вступил в кандидаты партии.

Ф у к с. Прими мое глубокое соболезнование.

Р о б и. Мы еще поглядим, кто кому в конце концов выразит соболезнование. Откуда идете, человеки? Из Котласа?

Ф у к с. Отовсюду. И из Котласа тоже. Мы туристы. Попутешествовали немного по матушке России! Явились сюда впятером… все в таком виде, что близко лучше и не подходи. Двое сразу же заковыляли в санчасть… Почему с нами так поступили?!

А л е к с и у с. Да. Почему нам не поверили?!

Ф у к с (бросает шапку на землю, туда же летит и ватник) . И после всего этого еще могут думать, что мы рвемся воевать за Советскую власть!

А л е к с и у с. Ты власть сюда не приплетай. Командир рабочего батальона — это еще не Советская власть. (Пауза.) Или ты, Кикерпу, думаешь иначе?

К и к е р п у. Не знаю, что я думаю. Хочу видеть и оборотную сторону медали…

Р о б и. Ваше счастье, что догадались прийти сюда!

А л е к с и у с (разглядывает винтовку) . А что вы тут делаете с этими деревянными ружьями? Играете в войну, а? Настоящих-то не хватает?

Т у в и к е. Пока вроде бы и впрямь не хватает… Но скоро будет хватать. Всего будет хватать! И тогда ударим так, что…

Ф у к с. Бедная гитлеровская армия!.. Знала бы она свой печальный конец…

Н у р к. Мы здесь и вправду готовимся к страшной схватке. Вот гляди — учимся делать шашлык из Адольфа! (Берет винтовку со штыком, делает молниеносный выпад и классическим ударом протыкает «врага».) Гитлер капут!

На лестнице появляется М а р и н а. Она в шапке-ушанке, зеленой солдатской фуфайке и кирзовых сапогах.

Р о б и. Мама!..

М а р и н а. Роби! (Сбегает с лестницы, бросается в объятия сыну.) Я все-таки нашла тебя… Нашла…

Р о б и. Мама… Мамочка… Дорогая мама! Откуда же ты?

М а р и н а. Из Ленинграда, из блокады… через Ладогу — лед уже ломался… Многое видела, и смерть видела, а вот жива… Дорогой сын, дай я посмотрю на тебя…

Р о б и. Ты давно из Таллина? Ты видела Мирьям еще хоть раз?

М а р и н а. Видела. Мирьям была… ну, как тебе сказать… В общем, настроение у нее неплохое, мать стала поправляться. Что правда, то правда — Микк заботился о них как мог. И совершенно бескорыстно. Мирьям пришлось бы плохо без него. Как-то они там теперь?.. (Роется в котомке.) Вот… конверт с фотокарточкой и письмом от Мирьям. Все время лежал у меня за пазухой. Я завернула его в кусок материи. А то порвался бы. Трижды наш корабль подрывался на минах — в последний раз я всю ночь проплавала в море неподалеку от Сууресаара… утром меня подобрал катер… (Развертывает материю, достает конверт и передает Роби.) Сколько раз сушила его…

Роби целует мать, распечатывает конверт и вынимает из него письмо и фотографию, вернее, то, что осталось от нее, — кусок белого картона.

М а р и н а (с ужасом) . Что же это такое?! Господи, беда какая… Ничего не осталось… Все смыла вода…

Роби печально переворачивает в руках белый прямоугольник.

Подвал разбомбленного большого жилого дома. Слева, в той части, где потолок цел, перед стиральным катком, на ящике с боеприпасами, сидит м а й о р Т а р м и к, в обгоревшем полушубке, перепачканный, весь в ссадинах, и что-то пишет. В том же углу около аппарата — Э л ь т с, в валенках, в чуть тронутой огнем шубе и шапке-ушанке.