Хана Сенеш - Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс

Тьма была синей. И вино было синим.
Даже солнце без берега и без цели было синим,
даже забвение.
Все было синим, когда, вдруг нашли его
разбитого, лишнего, закутанного в темное облако, на
дне моря. Море было алым, жестким, холодным.
Кто-то молился, просил луну.
А кто-то писал прошение страху и молил о покое.
И кто-то обнимал з а мок
радости и целовал колени
свободы.
И только один, прозрачный и хрупкий, не лицемерил —
рассказывал о лунном камне и показывал на
стену.

Нежно было.
Далеко-далеко луна распалась на крошки в море,
и волны желтые в мантиях древних,
вдруг превратились в белые шелковые колокольчики.
Исчезли леса, и вместо них возникли кусты —
дикие, прозрачные, всех цветов, и всеми ветвями своими
цеплялись они за синюю вечность; за вечность, темную
и хрупкую.
Нежно было.
Кто-то тихим голоском говорил о гибели-птицы-
зари; об ожидании -без-цветка, и как, вдруг,
горизонт превратился в волну удивительных грез,
и смутных видений; а кто-то другой рисовал звуки —
низкие — на дне страха, и наигрывал желтую ночь
в царстве ином.

Всегда, когда приходят змеи,
чтобы в пещерах умирать, —
стоит на рельсах человек,
неведомый
и незнакомый
и машет мне своими шапками.

Я знаю — это он, на царство призванный владыка.
Цветы, вино, и колокольцы
развешаны
на шее у него,
и все его подруги-королевы
омывают, трогают его лицо,
и приторачивают к бедрам
белые
леса и рощи.

Вот за его спиной
волшебница
шагает
петляющей своей походкой.
У ней в ладонях
солнца колесницы,
и вслед за ней неведомая птица
тропинками
песчаные холмы и камни
вздымает на полях.

Потом прогнали меня оттуда,
Ненавидя, чтоб не являлась впредь.
И некуда было мне вернуться.

Ни города — чтобы воскреснуть.
Ни клочка земли — умереть.

Утром я видела нищего,
Стучал он посохом в дверь,
Но были все двери закрыты.
Вечером услышала птичку в саду,
Клювом она долбила дерево,
Но никто не ответил на птичий зов.
А я не пришла просить или брать,
Тихонько в ворота к тебе постучала —
И открылись мне створки сердца.
Я не пришла просить,
Но мне было отдано все:
И сердце твое, а с ним и весь мир.
А в мире этом я часто вижу
Нищего, обивающего пороги,
Но все двери закрыты пред ним,
И птицу, безнадежно стучащую
Клювом по дереву, что в саду,
Но никто не отзывается на птичий зов.

Душа твоя, мое дитя, чиста,
Как дуновенье ветерка
В саду благоуханном.
Слеза твоя сверкает, как роса
На розе — лепестке щеки.

Подобен крыльям бабочки
Твой нежный поцелуй,
Он по щеке моей витает.
Твой смех — как пенье ручейка средь трав,
А лепет твой, дитя мое,
Как песнь волшебная
В стране чудес.

Словно под нотами в партитуре,
надписать над словами песни:
фортиссимо,
фортиссимо,
и только лучший из дирижеров будет знать —
насколько фортиссимо.
Словно под нотами партитуры надписать:
пианиссимо,
пианиссимо
для дирижера, знающего, —
насколько пианиссимо.

И в опытах науки слова
над мадригалами мелодий
надписать —
(вот оно, то слово!) —
раз фортиссимо,
раз пианиссимо,
и еще раз все, что между ними.
Власть каденции (того, кто читает)
над предметом
еще не исчезла.
Фортиссимо загоревало,
пианиссимо…

пианиссимо.

Песня ушла, пианиссимо, пианиссимо…
Продолжает звучать обертон…

Что было, то и будет.
Пусть правит не пророк, не ясновидец, не мыслитель
из прошлого, — пусть выступит пред нами настоящее.
Опираясь на ось опыта, насыщенного днями,
Мы вращали с благодарностью слова утешения:
Что было уже, то и будет, —
И укреплялись благами настоящего.
Без споров и претензий. А если они возникали,
Тут же мы были наказаны,
Как преступники, словно молчание годится мудрецам.
А кто назначил нас начальниками и судьями
над теми, кто не мечтает?..
Что было уже, то и будет.
Но нынче, душа моя, благослови настоящее,
Которое произойдет на самом деле, а не в мыслях.
Пусть сбудутся сейчас
Дела,
Что происходят.
Не нужно больше утешений, сожалений, сложных чувств.
Пусть позволят нам молиться вместе с нарушителями
С ведома настоящего
И с ведома поэтов.

Я обязательно доберусь далеко-далеко,
корзинка с цветами в руках,
и очи мои закрыты,
и улыбка — сладкая-сладкая — словно яблоко,
а глаза еще спят,
а глаза еще спят.
И там за горами света,
там, за реками большими и малыми,
было однажды,
будет еще, —

обратите внимание,
раздвиньте дверцы —
я иду,
корзинка с цветами в руках,
и очи мои закрыты.
Благодарю вас, подхватите под руки,
постелите мне,
только подальше от колючек и терний,
от связанных рук, подальше.
А все строчки, что не поются,
я сотру,
и скажу вдруг — спасибо! —
сладкое-сладкое, как яблоко,
и уйду далеко-далеко…

Пасхальный сказ вам всем знаком,
Оттуда вышли вчетвером
Мудрец, злодей и простачок
И тот, кто спрашивать не мог.

И так как вчетвером они
Ушли искать свои пути,
Навстречу с каждой стороны
Им всем — приветы и цветы.

Брат мудрый умницу увлек,
Избрал простушку простачок,
А ведьму братец их, злодей,
Назвал при всех женой своей.

А кто связать двух слов не знал,
Невесту краше всех сыскал
И с ней без лишних слов и фраз
Скорей назад в пасхальный сказ.

Куда их привели пути?
Где братьев четырех найти?
Ах, в нашей песенке, друзья,
Так много спрашивать нельзя!