Примо Леви - «Я в Берлине. Сидоров»

Можно было догадаться, что немцы снова и снова отчаянно пытались отклониться от дороги, чтобы спрятаться от воздушной атаки, укрыться под фруктовыми деревьями или широкой живой изгородью. Как только нашим пилотам удавалось их там найти, уму непостижимо. Кое-кто из немцев просто задохнулся там, прячась в зелени, и тем себя погубил. Правда, они погибли бы в любом случае.

Мы поняли, что одно из самых страшных кровопролитий этой войны произошло на этой дороге всего за несколько дней до нашего прибытия. Я встретил здесь нескольких артиллеристов, которые пришли посмотреть на результат своей работы, так как принимали непосредственное участие в разгроме немцев. Они рассказали, что назвали это место «дорогой смерти». Большое количество вражеской техники было изуродовано самими хозяевами и брошено на обочине из-за того, что кончился бензин. А наши войска, несмотря ни на что, и пешком продвигались вперед, продолжая преследование. Наши солдаты были счастливы, что одержали победу. Ведь некоторые их тех, кого я встретил этим утром, сражались с июня без малейшей передышки. Многие из них теперь пели, кричали, свистели и смеялись, когда под дождем шли по этой дороге.

Фрэнк Гиллард

Обгоревшие остовы сожженных домов стояли по обеим сторонам опустевших улиц. Тротуар был завален осколками, ветками и обломками деревьев, почти на каждой улице можно было увидеть еще горящее здание.

Вдруг мы замерли, услышав выстрелы из автоматического пистолета. Чтобы выманить снайпера из укрытия, американцы бросили в здание несколько зажигательных гранат. Языки пламени завершали остальное. Мы подошли к огромному бетонному зданию. Это было одно из тех мрачных уродливых строений, у которых много этажей и несколько уровней подвальных помещений; именно в них сотни горожан Аахена прятались последние пять недель. Прятались тут и немецкие солдаты, и они отказались открыть нам. Американцы взяли здание в осаду, и через несколько часов один немецкий офицер сказал, что готов сдаться… если ему разрешат уйти, забрав все свои вещи и своего денщика в придачу.

Молодой командир роты лейтенант Уокер даже и не подумал согласиться на такое смехотворное требование, и в ответ пообещал, что сейчас откроет огонь из огнемета. Это сработало. Двери распахнулись… и на свет вылезли грязные, оборванные, замызганные существа из подземного мира, каких я в своей жизни не только никогда не видел, но даже и представить себе не мог. Выбравшись на поверхность, они ошеломленно замерли, даже не могли идти от слабости. Но, едва глотнув свежего воздуха, вдруг начали что-то бормотать, испускать вопли и проклятья. Некоторые кинулись ко мне, потрясая кулаками. «Где вы были столько времени? — кричали они. — Что, нельзя было раньше нас спасти от этих дьяволов?»

Нас это потрясло. Ведь это были жители немецкого города, оккупированного союзниками! И они истерично рыдали от радости на пепелище собственных домов. «Мы каждый день молились, чтобы вы пришли, — сказала нам женщина с бледным и изможденным лицом. — От них мы такого натерпелись, что вы представить не сможете!»

А потом пошли ругательства и оскорбления. «Бандиты», «гангстеры», «ищейки» — все эти эпитеты предназначались тем, кто служил своему ненаглядному фюреру. Никто не ненавидит и не проклинает его так, как сами же немцы — эти люди просто пылали ненавистью к нацистам. И в этом не было ничего показного. Я совершенно уверен, что не обманывался. У целой нации случился нервный срыв после пяти лет игры не в те ворота. Такая ненависть может быть только в гражданских войнах.

Вы, конечно, можете спросить: «Почему же тогда немецкие солдаты все еще оказывают нам сопротивление?» Надо сказать, что многие из них уже и не оказывают. И продолжают добровольно сдаваться. От них мы узнаем о массовых молебнах, организованных простыми людьми, — молебнах о нашей победе. Они рассказали нам, как командир немецкого гарнизона расстрелял двадцать человек, которые пришли просить его сдаться. Я разговаривал с женщиной, которая потеряла все, а муж ее сейчас в армии, где-то на Восточном фронте. Я спросил ее: «Станет ли Аахен предупреждением для других немецких городов?» Она покачала головой и ответила: «Вряд ли. Гитлер хочет разрушить Германию. Он хочет, чтобы союзники загнали нас всех в один угол и чтобы там ваши бомбы нас всех порешили. Мы обречены как нация». Другие твердили: «Мы ненавидим Германию. Мы хотим уехать, но вынуждены остаться. Никому мы не нужны. Никто во всем мире не вызывает такой ненависти, как мы».

Пугающая темнота окутала этих виновных во многом людей, живущих в зловонных темных подвалах, у которых не осталось ничего, кроме надежды. Другие европейцы, также страдающие сейчас, могут утешаться хотя бы сознанием своей правоты, а у немцев нет и этого.

Тем временем американцы методично обходили улицу за улицей. Я следовал за ними. Впереди, в нескольких ярдах от нас, танк «Шерман» обстреливал здания из пулемета.

Вдруг он затих. В одном доме было пулеметное гнездо немцев. Мы крались вдоль стены, пока танкист окончательно не разобрался с ним, расстреляв его в упор. Улицы содрогались от грохота орудий. Над нашими головами свистели бомбы. Шел дождь. На тротуаре передо мной лежал убитый немецкий солдат, и вода струилась по его пожелтевшему лицу. Мы пошли дальше. Каждые десять ярдов приходилось останавливаться, чтобы обыскать какой-нибудь дом сверху донизу и удостовериться, что там нет снайперов; двери солдаты выбивали, а в комнаты, вызвавшие подозрение, забрасывали гранаты… Мы шли через сердце города, в котором темный купол кафедрального собора все еще возвышался над местом погребения Карла Великого.

Джордж Муха, чешский корреспондент

Через тридцать секунд танки-амфибии, везущие в атаку войска, начнут переходить Рейн. Рейн сейчас темный: «Бофорсы» и пулеметы, которые обстреливали поверхность воды, смолкли, только четыре или пять «Бофорсов» производят одиночные выстрелы, чтобы проводить амфибии к берегу.

Да, теперь я вижу, как танки-амфибии проходят сквозь заросли у воды — не знаю, сколько их спустилось в воду, но я вижу, что, по крайней мере, четыре или пять амфибий выстроились в ряд, проходя между стволами деревьев; один из танков, последний в колонне, приближается к берегу и исчезает из виду; он скрылся под линией берега и сейчас, очевидно, ткнулся носом в воду. Но вот что удивительно — хотя у меня достаточно широкий обзор реки, — я ни разу не видел огня со стороны противника; без сомнения они должны отстреливаться, но я не вижу трассирующих снарядов (хотя они всегда используют трассирующие снаряды), не вижу также никаких разрывающихся мин ни в воде, ни на берегу между кромкой воды и моим наблюдательным пунктом. Кажется, что враг здесь наконец-то остановился, сраженный мощным заградительным огнем из разнообразного оружия, стрелявшего в него много часов подряд. И, наконец, наступил этот момент: танки-амфибии входят в спокойные воды Рейна, беспрепятственно спускаются в реку и пересекают ее.