Семён Кирсанов - Искания

На север мчался птичий клин
и ставил птички в графике,
обыкновенный
      город Клин
предпочитая Африке.

Журавль был южный,
         но зато
он в гости к нам пожаловал!
Благодарю его
       за то,
что мне перо пожаловал.

Я ставлю сущность
        выше слов,
но верьте мне на сло́во:
смысл
   не в буквальном смысле слов,
а в превращеньях слова.

Я пил парное далеко
тумана с белым небом,
как пьют парное молоко
в стакане с белым хлебом.

И я опять себе простил
желание простора,
как многим людям непростым
желание простого.

Так пусть святая простота
вас радует при встрече,
как сказанное просто так
простое: «Добрый вечер».

Переходя на белый цвет
волос,
   когда-то черных,
я избавляю белый свет
от детскостей повторных,
от всех причуд,
      что по плечу
лишь молодым атлетам.
Я с ними
    больше не хочу
соревноваться цветом.
Пусть зеркала
      смеются: стар
Нет,
  вы меня не старьте.
Я серебристо-белым стал,
но как и встарь –
       на старте!

Шестерки, семерки, восьмерки, девятки, десятки.
Опять невпопад – затесались король и валет…
Пасьянс не выходит! Опять полколоды в остатке.
И все это тянется дикое множество лет!

Что можно узнать во дворце костюмерной колоды?
Какие затмения Солнца, кометы и воины придут и пройдут?
Какие отлеты, какие на землю прилеты?
Какие новинки пилоты у звезд украдут?

Когда я уснул, как в гадании, с дамою рядом, –
Вот только тогда стасовался и ожил пасьянс на столе
и тысяча лет пронеслась над упавшим снарядом,
над Вязьмою, Мюнхеном, Перу и Па-де-Кале.

Цветы раскрывались в минуту. По просекам бегали лани.
Дома улетали. Деревья за парами шли по следам.
На море качались киоски любых исполнений желаний.
Машины сидели в раздумье – что сделать хорошего нам?

Весь воздух был в аэростатах. Но не для воздушной тревоги.
Гуляние происходило. По звездам катали ребят.
Там девушка шла на свиданье по узкой канатной дороге,
и к ней через десять трапеций скользил и летел акробат.

На тучах работали люди. Они улучшали погоду.
Все им удавалось – и ветер, и солнце, и дождик грибной.
Вдруг вышел поэт, он шатался без дела, тасуя колоду,
стихи перед ним танцевали, как дети, с гармошкой губной.

Пасьянс у него получался. Он, каждую карту снимая,
показывал очень далекий, за тысячелетием, день –
вдруг желтые стены Китая, вдруг пестрое Первое мая,
и вдруг из-за стекол трамвая – моя померещилась тень.

А мы? Где мы будем? Вам кажется – мы разложились?
Мы живы, мы теплые почвы с рябинками древней грозы.
Цветные пасьянсы лугов, и дворцов, и гуляний на нас разложились,
и рядышком вышли – валеты, и дамы, и короли, и тузы.

О, милый мир веселых птичьих гнезд!
Их больше нет.
     Несчастная планета
попала в дождь из падающих звезд
с диаметром
      от мили до полметра.

Шальные звезды
      мчатся вкривь и вкось,
шипят и остывают в мути водной.
Как много их, беспутных, пронеслось,
и ни одной
    спокойной, путеводной.

– Тревога!.. –
      рупор хрипло говорит.
Прохожих толпы прячутся в воротах.
Но где настигнет нас метеорит?
Где нас раздавит ржавый самородок?

Уже так было с Дублином.
          За миг
покончено с Афинами и Веной.
В секунду
   камень огненный возник
и изменил пейзаж обыкновенный.

Проходит год,
      и не проходит дождь.
И общая тревожность стала бытом.
Кто может знать, когда и ты найдешь
себя,
   звездой безжалостной убитым?

Железо вылетает из небес.
А люди стекла круглые наденут
и шепчутся:
    а может быть, не здесь,
а может, пролетят и не заденут?

Один сидит на башне, нелюдим,
считает блестки мчащегося скопа,
он – астроном.
       Он всем необходим,
как врач, с бессонной трубкой телескопа.

Среди все небо исписавших трасс
он вспоминает на седле тренога
от тихий век,
      когда пугала нас
наивная воздушная тревога.

В который раз
     на снимке видит он
за миллионы километров сверху
кишащий метеорами район,
подобный праздничному фейерверку?

А здесь, –
    глаза двух полюсов кругля,
бежит, вздымаясь светом Зодиака,
огромная
     бездомная Земля,
добитая камнями,
       как собака.

Холодный, зимний воздух
   в звездах,

с вечерними горами
   в раме,

с проложенною ближней
   лы́жней,

с негромким отдаленным
   звоном.

Пусть будет этот вечер
   вечен.

Не тронь его раскатом,
   Атом.

Лесом в го́ру,
     налево от ленты шоссе:
лесом заняты Альпы,
         деревьями в снежной красе.

Друг на друга идут,
        опираясь ветвями, они,
озираясь назад
       на вечерней деревни огни.

В гору, в ногу
     с шагающим лесом, я шел,
иногда обгоняя
      уже утомившийся ствол.

В дружной группе деревьев
            и с юной елью вдвоем,
совершающей в гору
         свой ежевечерний подъем.

Мне не нужно ни славы,
          ни права рядить и судить,
только вместе с природой –
            на вечные горы всходить.

Поезд
    с грохотом прошел,
и – ни звука.

С головою в снег ушли
Доломиты.

Нише –
    сводчатый пролет
виадука.

Ниже –
   горною рекой
Дол омытый.

Вечно,
    вечно бы стоять
над деревней,
как далекая сосна
         там,
          на гребне.

Один я иду
    горами
по влажному льду
    и снегу.

Повыше есть
    на граните
повисшие
    водопады

и маленький дом,
    где можно
прижаться вдвоем
    друг к другу.

Пойду я к нему
    тропинкой,
но что одному
    там делать?