Семён Кирсанов - Искания

Медь зеленеет
  и пятнится,
        как
осенний мох
  под палою березою.
И чудный панцирь
  разъедает рак,
железный Cancer –
  трупная коррозия…

Осколки ламп
  раскинуты пинком,
и руки врозь,
  забывшие о жесте…
Спи, Робот,
  спи,
    прикрытый,
       как венком,
обрезками
  консервной
       жести!

Запахом пороха
  воздух тронут.
У пулеметов
  лежим по два.
Траншеями изморщинен фронт.
  Высота 102.

Темнеет.
  За спиной – Республика.
Шинель у ног.

Комрот молоденький
  (три кубика)
глядит
  в бинокль.

И в шестикратных
  два круга
в деленьях накрест
  вплыл курган.

Сначала
  туманен и матов,
резче,
  и вблизился в круг
рак
  в защитных латах,
вытянув
  лопасти рук.

Сумерки. Холм извилист…
Из-за пригорка
  вылез,
сузив мерцанье линзы,
вытянув черный хобот,
глянув глазами слизней,
стопочервячный
  Робот.

– Встааа-вай!..
– К пулеметам!..
  (А вы пока
телефонируйте в штаб полка:
у речки Суслонь замечен отряд
бронированных, страшного роста;
ждем приказаний…)

С кургана
  подряд
приподымались
  количеством до́ ста
вооруженные
  до подошв,
лоб
  по графам размечен.

Птица упала
  с облака в рожь,
в обмороке
  кузнечик.

В атаку ли
   ринуться?
Ждать?..
  Наступать?..
– Прицел одиннадцать!
  Це-лик пять!..

Из-за кургана
вполоборота
выходят,
   баллонами
      плечи сутуля.
Очередь грохота…
  Не берет пуля…

Пружиня в рессорах,
       пулей не тронуты,
как ящеры
     в проволочном лесу,
пошли – гипнотически – двигаясь – роботы,
свинцовые
     лапы
       держа
         на весу.

– Орудия… огонь! –
  шарахнулся взвод.
Шепот цепочкой: «Лечь…»
Но и снаряд
  отклоняется от
странно мерцающих плеч.

Идут,
расползается газовый запах,
идут
на гусеничном ходу.
Как паровозы на задних лапах,
идут,
несут беду.

Слизисто сиз люизит [7] Люизит – смесь изомеров. Тёмно-коричневая жидкость с резким раздражающим запахом, напоминающим запах герани, отравляющее вещество кожно-нарывного действия. ,
полполя дыханием выжгли.
Маску сжимая, шепчет связист;
– Телефонограмма…
Держитесь…
Вышли…
Сейчас… (захрипел).

Из Бобриков
  вылетели,
запрятавши в сталь
  дизелей сердца,
из куска монолитного
  будто вылитые,
топыря когти
  хватательных цапф,
сто самолетов.

Беда!
На морде у Робота рупор,
пулеметного речью
  орущий вокруг…
Ложится зарево
  на лица трупов,
на крючья хватающих воздух рук.

Вытянув клещи чудесной закалки,
шагают в рост колоколен.
Пунцовые!
В зареве!
Как при Калке!
Как на Куликовом!

Сквозь вихрь
  напролом
     аэро стремятся,
звезда
  под крылом –
    комсомольским румянцем.
Самолет
  показался,
      жужжа мириадами ос,
когти расправил,
  полетом
      бреющим снизясь,
рванул одного,
  схватил на лету
        и понес
когтями железными –
  Робота
      в дымную сизость.

Ночь.
  Забилась в кусты перепелка.
И Робот гудит
      в железной руке,
как летучая мышь
       вися в перепонках
в белизне
    осветительных ракет.

А когти аэро
      впиваются в латы,
как рука шахматиста
        хватает ферзя, –
напрасно!
    Идут и идут автоматы,
прожекторным светом
          качая глаза.

Их ноги
    хрустят
       по мертвым и раненым,
уже показались
      в горящем лесу,
ворочая тысячевольтными гранями,
свинцовые
    лапы
      держа
         на весу.

Остановилось метро.
Воздушна повисла.
Стали автобусы.
Ни одного пассажира.
Город застыл, полумертв.
И только, вытянув дыма перо,
аэро над городом мчится к сияющей пропасти
и на вокзале
татакает пулемет.

Уже
у магазина Смитса и Верндта
висит афиша:
«Правительство свергнуто.
Исполнительный Комитет».

На площади Мира
четыре трамвая лежат.
Мимо витрины шляп
провели арестованных полицейских.

Ночь пришла.
По звездам
прожекторы тянутся,
и, гильзами выстреленными соря, –
уже! –
занимают радиостанцию
вооруженные слесаря.

Уже ревком
      добивает войну
и, дулом лоб кольнув,
уже говорят радисту:
         – А ну,
переведи волну.

«Маузера» у monsieur в висках:
– Давай-давай! –
Под надписью «Робот»
распределительная доска,
и тихо ворчит мотора утроба.

Товарищ
    в доску ткнул сгоряча, –
monsieur под маузером залихорадило.
– Не мешкать! –
       и вниз опущен рычаг,
управляющий Роботами по радио.

И на фронте,
      оступившись о траншею,
Робот мотнул
      пневматической шеей.
Широкие пальцы
      из никеля
скрючились…
     и сникли.

Будто кровь
  подобралась под угли –
прожектора
  потухли.

Заворчав
  глухой утробой,
будто заспанный –
стал отваливаться Робот
  на спину.

Замолчал на морде рупор,
  замотались хоботы,
повалились
  к лицам трупов Роботы.

Помутнела линза глаза,
  искривились челюсти,
и последний
  выдох газа
низом тонко стелется.

Их радиаторы стынут.
И стынут
с подбородками-ямочками винты.
И уже мы стоим
на сияющих спинах,
наворачиваем бинты.

Утро легло
  лиловатою тенью,
и солнечный блик
  по Роботу – вскользь…
И птица
  села ему на антенну,
и суслик
  в ухо вполз.

К цветастым клумбам и траве
песочком тропок
приходит с лейкой в голове
садовник Робот.

Доспехом светя,
идет –
  быстрорукий,
на травку
  летят
распыленные струйки.

Подходят детишки, –
  Робот –
       добрый –
дает им потрогать
  и локоть
      и ребра.

По Москве
  в большом количестве –
ходят слуги
  металлические.

Вот –
  метлу держа в ладонях –
с тротуара ровного
пыль сосет
  высокий дворник,
весь никелированный.