Семён Кирсанов - Искания

Я сижу
   перед коньяком
угрюм,
   как ворон в парке.
Полная рюмка.
      Календарь.
Часы
   и «паркер».

Срываю
   в январе я
листок стенной тоски,
а снизу ему
     время
подкладывает листки.

Часы стучат,
      что делать
минутам утрат?
Целый год
     девять
утра.

Рюмку пью
     коньячную,
сколько ни пью,
      она
кажется
    бесконечною –
опять полна.

Опрокинул зубами,
        дна
не вижу,
    понял я –
опять она
полная.

А «паркер»,
     каким пишу –
чернил внутри
      с наперсток.
Пишу –
   дописать спешу,
чернил не хватает
         просто!

Перу б иссякнуть
       пора
от стольких
     строк отчаяния,
а всё
  бегут
     с пера
чернила
   нескончаемые.

Я курю,
   в доме
      дым,
не видно
   мебели.
Я уже
   по колено
      в пепле.
Дом
  стал седым.
Потолок
   седым затянулся.
А папироса –
     как была,
затянулся –
     опять цела.

Свет погашу –
      не гаснет!
Сломал часы –
      стучат!
Кричу: –
   Кончайтесь насмерть!
Уйди,
    табачный чад!

Закрыл глаза –
       мерцает
сквозь веки
    в жизнь
        дыра!
Весь год сорвал! –
       Конца нет
листкам календаря.

Так к мальчику
      рубль пригрелся –
вот же он!
     Не кончается!
Покупок гора
      качается:
трубы,
    гармошки,
         рельсы.

Вещей уже
     больше нету,
охоты нет
    к вещам.
А надо –
    монету
в кармане
      таща,
думать о ней,
     жить для нее:
это ж рубль,
     это ж мое!

По сказке –
    мальчик юркнул
в соседний дом
и скинул куртку
с карманом
     и рублем.
Руки сжал,
домой побежал,
остановился,
      пятится:
к мальчику –
      рубль,
серебрян и кругл,
катится,
   катится,
        катится…

Здравствуй, Робот, –
никельный хобот,
трубчатым горлом струящийся провод,
радиообод,
музыки ропот –
светлым ванадием блещущий Робот!

Уже на пижонов
   не смотрят скромницы,
строгие жены
   бегут – познакомиться.
У скромных монахинь
   в глазах голубых
встает
   многогранник его головы,
никто не мечтает
   о губ куманике,
всех сводит с ума
   металлический куб,
кольчуг – алюминий
   и хромистый никель
и каучук
   нелукавящих губ.
Уже Вертинский
   томится пластинкой,
в мембране
   голосом обомлев,
и в «His Maisters Voice» [3] «His Masters Voice» – принадлежит английской компании «The Gramophone Company EMI Records», которая ведет свою историю от английского акционерного общества «Gramophone and Typewriter ltd.», созданного в 1899 г. на базе дочернего предприятия «Граммофонной компании Соединенных Штатов» (основана в 1893 г. Э. Берлинером). Название «HMV» появилось в 1899 г., когда акционерное общество «Gramophone…» купило у художника Ф. Барро картину, на которой была нарисована собачка, с удивлением заглядывающая в раструб граммофона. Это изображение стало эмблемой и торговой маркой общества. В 1900-х гг. марка «HMV» появилась на пластинках американской фирмы «Victor». Основанная в 1902 г., первая в России фабрика грампластинок также принадлежала обществу «Gramophone…». С 1913 г. это общество вошло в состав корпорации «EMI» («Electrical and Musical Industries») и марка «HMV» стала ее собственностью. «EMI» имеет во многих странах свои дочерние предприятия, которые также выпускают пластинки с маркой «HMV».
   под иголкой затинькал
Морис Шевалье
   и Раккель Меллер [4] Морис Огюст Шевалье (фр. Maurice Auguste Chevalier) (12 сентября 1888 года, Париж, – 1 января 1972 года, Париж) – французский эстрадный певец, киноактёр. В 1912–1918 играл в театре оперетты, затем выступал на эстраде как шансонье. Ракель Мельер, иногда Ракель Меллеер, собственно Франсиска Маркес Лопес (исп. Raquel Meller, 9 марта 1888, Тарасона – 26 июля 1962, Барселона) – испанская певица, актриса кино, звезда межвоенной эпохи. :

– В антенном
   мембранном
       перегуде,
            гуде,
катодом и анодом
        замерцав,
железные
    поют
      и плачут люди,
хватаясь за сердца…

   Электроды
      в лад
   поют о чудах
      Робота,
   свет наплечных
      лат,
   иголка,
      пой:
   «Блеск
      магнитных рук,
   игра
      вольфрама с ко́бальтом,
   фотофоно [5] Фотофон – это прибор для передачи на расстояние звуков с помощью света. ,
      друг,
   о Робот
      мой!»

И дочки пасторов
   за рукодельем,
когда в деревне
   гасятся огни,
мечтать о женихах
   не захотели –
загадывают Робота
   они:

   рукою
      ждущей
   на блюдце
      тронуты
   в кофейной
      гуще
   стальные
      контуры…

Все журналы рисуют
   углы и воронки
золотым меццо-тинто
   в большой разворот:
эбонитный трохей
   и стеклянные бронхи,
апланаты-глаза
   и желающий рот.

   Шум растет
      топотом,
   слышен плач
      в ропоте
   (пропади
      пропадом!).

   Все идут
      к Роботу,
   клином мир
      в Роботе,
   все живут
      Роботом!

Весь в лучах,
   игрой изломанных,
озаренный ясно –
тянет Робот
   из соломинки
смазочное масло.

Отвалился, маслом сытенький,
   каракатицей,
в пальцах
   шарики в подшипниках
перекатываются.

И окно
   в лицо спокойное
от рождения –
бросило
   тысячеоконное
отражение.

И светит медный мир в мозгу
   катодно-ламповый,
стук-стук-тире
   стекает с губ,
с холодных клапанов.

Берет газету Робот
с неслышным треском искр,
и буква
   входит в хобот,
оттуда в фотодиск,
на пленку,
   в хобот снова,
и узкий свет горит,
свет
  переходит
      в слово,
и Робот говорит:

   Лон –
   дон.
   Лорд
   Гор –
   дон
   Овз –
   билль
   внес
   билль
   о уууу…
   о утверждении бюджета…