Семён Кирсанов - Искания

Задуматься лишь
    над тишью
заснеженных крыш
    Доббиако.

А двое –
    в долине нижней, –
там рядом легли
        две лы́жни.

Гостиничные окна светятся.
    Метель.
Пластинка радиолы вертится
    для двух.
Метель. Вот налетит и сдвинется
    отель.
Но держится за жизнь гостиница
    всю ночь.

Не крыльями ли машет мельница
    вокруг?
Не может ли и мне метелица
    помочь?
Пустынны в Доббиако улицы –
    метель!
А двое за столом целуются
    всю ночь.

Танцуют лыжники,
          танцуют странно,
танцуют
      в узком холле ресторана,

сосредоточенно,
      с серьезным видом
перед окном
      с высокогорным видом,

танцуют,
    выворачивая ноги,
как ходят вверх,
       взбираясь на отроги,

и ставят грузно
      лыжные ботинки
под резкую мелодию
          пластинки.

Их девушки,
     качаемые румбой,
прижались к свитерам
          из шерсти грубой.

Они на мощных шеях
          повисают,
закрыв глаза,
      как будто их спасают,

как будто в лапах
        медленного танца
им на всю жизнь
        хотелось бы остаться,

но все ж на шаг отходят,
           недотроги,
с лицом
   остерегающим и строгим.

В обтяжку брюки
       на прямых фигурках,
лежат их руки
       на альпийских куртках,

на их лежащие
      у стен рюкзаки
нашиты
   геральдические знаки

Канады, и Тироля, и Давоса…
Танцуют в городке
        среди заносов.

И на простой
       и пуританский танец
у стойки бара
      смотрит чужестранец,

из снеговой
      приехавший России.
Он с добротой взирает
          на простыв

движенья и объятья,
         о которых
еще не знают
      в северных просторах.
Танцуют лыжники,
       танцуют в холле,
в Доббиако,
     в Доломитовом Тироле.

Ужасная скучная мирная жизнь!
Будничный дачный Версаль.
От былых развлечений
лишь ты одна осталась у меня,
большая глупая «Берта».
Я целые дни торчу в картинной галерее,
где пыльные портреты предков
в буклях пушечного дыма…

На моих блиндированных стенах
развешаны полотна былых сражений.
Помнишь, «Берта»,
как весело бабахала по Парижу?..
Теперь это только батальная живопись.
Я слишком давно
не война.

Вот моя пожарами позолоченная панорама –
на барабане Наполеон.
Застывший бомбардировкой Севастополь,
Сизые холсты
раздетых мародерами тел после битвы.
Импрессионизм фугаса,
пуантелизм пулеметной стрельбы…

А это, «Берта»,
уникум.
Пейзаж в железной раме танков при Амьене.
Очень жизненные лица трупов.
(Англичане: подлинник, есть дата –
18. VIII. 1918.)

Вот – море,
мой любимый жанр.
Ты была еще в проекте, «Берта»,
не помнишь этой японской вышивки шелком.
Это – Цусима
совместной работы адмиралов
Рождественского и Того.
Ах, «Принц Идзуми»!..
Крейсера умирают в небо винтом.
И сладко-больно делает дредноуту
слепой протей торпеды.

А вот это –
я.
Я – в точном смысле слова.
Над дикарским госпиталем абиссинцев
римские бомбы «капропи» [8] Капрони – итальянская самолётостроительная фирма. Основана в 1910 Дж. Б. Капрони. ,
это мои фамильные черты.

Делайте меня,
пишите меня
с ночного налета Таубе,
с первого хлора!

Нарисуйте меня над Мадридом
с гакенкрейцем на желтом крыле.
Да, это я –
хриплый пороховой обжора,
мешки с песком под глазами,
усиков карманный немецкий словарик,
тевтонское крыло орла зачесано на лоб.
Майн Кампф!
Гот унд Тот!
Великолепный портрет с меня.

«Берта»,
приведи в порядок наброски,
спрячь незаконченный этюд
японским штрихом затушеванного Китая,
американскую мазню Филиппин,
со стен долой английский дилетантизм
в ориентальном духе, –
я себя хочу увидеть
портретом во весь мир!
И сейчас же, сейчас,
когда меня миром доконали соседи!
О, соседи, соседи,
они хотят вогнать войну в раскопки,
пустить по рукам историков, археологов!
Они уже оторвали от меня шестую часть!
Смеют еще жить
и рожать!
Так и лезут живые младенчики, пухлые куклы.
Нет житья от живых.
Грудные живые,
живые школьники, двое взрослых живых,
и снова от них
пренеприятный малютка живой!

Смеют
иметь язык, говорить, называться народом!
Я устрою
пышный
на сто миллионов персон
тотальный обед!
Никель приборов, фарфор посуды,
на стерильных салфетках,
и хлебать, выскребывать царапающими ложками
новорозовых с писком!
Морг! –
восково-сизый мир мертвецов
я им дам.
Многообразную, полную смерти жизнь –
горы и каньоны
трупов
хрипящих,
вспоротых,
пропавших без вести.
О, соседи!
Живут, понимаете, живут!
Целые дни здоровы!
Стали даже летать доктора –
до чего доводит марксизм!
Не дают спокойно умереть рабочему от силикоза,
лечат, моют легкие кислородом на горных вершинах,
где должна стоять моя вилла.
Мы их проветрим,
вгоним в раны столбняк.
Скоро подымется
дыма белокурый зверь.
«Берта»,
зови моих огнестрельных арийцев!

Все мои слуги здесь?
И нитрат свинца,
и нитроглицерин,
и бравый, с выправкою взрыва
тринитротолуол.
Здорово, молодцы!
Залежались на складах?
Застоялся в ногах снарядов
гремучий студень?
Чешется в капсулях
нетерпеливая нитроклетчатка?

Добрый день, орлы.
Хочется «юнкерсам» налетаться вволю?
Вольно,
крылатый «Георгий Торпедоносец».
Скоро, скоро
и вы, синьоры,
зажужжите на Восток
тучей занзароне [9] Занзароне – комары анофелес или по-итальянски «занзароне». королевского Воздушного Флота.

А… мои панцирножаберные!
Надводные и подводные.
Ныр, субмарина.
Ход вперед, крейсер.
Я люблю твои глаза улитки
двух башенных орудий,
океанский рыцарь
«Дейчланд».