Абулькасим Лахути - Ветер утра

Полно, жестокая, неумолимая!
Мести и злобе нет места в груди моей.
Грозные стрелы хоть в очи метни мои,
Не отстранюсь и не дрогну, любимая!

Взор хоть и часто слезою туманится,
Сердце к тебе лишь по-прежнему тянется,
Сердце в надежде своей не обманется,—
Милая с сердцем вовек не расстанется.

Алым тюльпаном будь, вешнею радугой!
Ясное счастье тебе будь наградою!
Другу будь верной и нежной отрадою!
Светом души будь и сердца усладою!

В степи, неохватной для глаз человека,
Гора не простая взметнулась от века;
Прекрасна, величественна и стройна,
Вершиной небес достигает она.
Как хлеб каждоутренний в сумку дехкана,
К ней катится солнце из недр океана.
Густые на склонах леса и сады,
Как звездная пыль во вселенной — плоды…

Вот с зеркалом, к гордой вершине спиной,
Уселся пришелец средь шири степной.
Всю гору, в величье ее несказанном,
Хотел он увидеть в осколке стеклянном,
Чтоб, в город вернувшись, могучую стать
И дивные свойства горы описать.
Но зеркальце было так тускло и мало,
Что цели добиться ему не давало.
Хоть были глаза у пришельца остры —

В осколке не видел он гордой горы,
Не мог распознать он ни формы, ни цвета:
Поверхность скалистая, мохом одета,
Туманно мелькала в стекле перед ним…
Прибег тут пришелец к уловкам иным:
Он встал от вершины в таком отдаленье,
Чтоб полное видеть ее отраженье.
Но многое ль выиграл юноша мой?
Себе навредил он уловкой такой:
Лишь очерк свой зыбкий в стекле отражая,
Черты потеряла громада живая —
Не видно ни склонов, ни сеней ее,
Ни гордых орлов, ни оленей ее!
Не видно долин, водопадов, расселин,
Лесов, чей покров благодатен и зелен,
Где логово тигра, где барса нора,—
Всего, чем дивит и чарует гора.
Хоть знал, что прекрасна она и сурова,
Не мог бы о ней рассказать он ни слова.
«Гора существует!» — лишь это одно
Прочесть ему в зеркале было дано.

Увидев смятенье его молодое,
Промолвил отец ему слово такое:
«Послушай! У юношей пылки сердца.
Последуй благому совету отца!
Рвать финики с ивы — волшебнику впору!
Не легче увидеть и в зеркальце гору!
Коль речь о горе ты затеял вести,
На ней исходи все тропинки-пути…»

К чему эту притчу я в борозду бросил?
В наш век просвещенья, искусств и ремесел
Героя той притчи напомнили мне
Все те, что твердят, не осмыслив вполне:
«Там — новый дворец несравненный построен»,
«Там — новый колхоз похвалы удостоен!..»
Их разум хоть светел уже, но незрел:
Еще не постиг он величия дел,
Когда, торопливо расставшись со стройкой,
Тетрадь раскрывают для записи бойкой.
Они — будто слышали весть от немых,
Горы не увидите в зеркальце их!
Коль образ еще не внедрился в твой разум,
Поэт, как его расцветишь ты рассказом?
Коль вещь не проникла в сознанье твое,
Как можешь другим описать ты ее?
Большой океанский корабль — не для пруда,
Слить пруд в котелок — не по мерке посуда!
Свободная мысль торжествует вокруг,
Блеск техники всюду, цветенье наук!
Бывало, в деревне — земля да скотина.
А нынче и книга там есть, и машина.
Дехкана узнаешь ли? Стал он другим:
Смысл нового века раскрыт перед ним.
Он яблоко знанья снял с ветки науки,
И общее благо творят его руки.
В фабричных цехах, на колхозной земле,
Иные — в ученье, а те — в ремесле,
Не только догнать искушенных сумели —
Быстрей просвещенных приблизились к цели!

К тому эта притча, чтоб нашей земли
Певцы молодые на гору взошли,
По склонам ее поднялись к небосводу,
Чтоб лица свои обратили к народу,
Чтоб необозримое зеркало их
Весь мир отразило в пределах своих;
Чтоб гордое званье они оправдали,
Учились бы взором охватывать дали,
Чтоб голос науки взывал к ним: «Иди!»,
Чтоб жизнь не оставила их позади!

Чела коснись ладонью, изнемог я.
Любовный жар томит, им сердце сжег я.
Гони или уйми тревогу сердца!
Переступить мечтаю твой порог я.
Меня терзаешь, отчего ж ликую?
Ах, разгадать себя и сам не смог я.
Твой образ неотступно предо мною,
А именем украсил звучный слог я.
Из рук молящих край твоей одежды
Не выпущу, сердечный пыл сберег я.
Не отойти мне от заветной двери,
За ней оставил жизнь свою в залог я.
Горжусь любовью, правдой и свободой,
Без них бы стал отвержен и убог я.
Средь верных Лахути прозвали первым, —
Вернее сам себя бы не нарек я.

Здравствуй, Вахш, угрюмый Вахш,
Здравствуй, Дикая река!
Дай словечко мне сказать,
Не сердись на земляка.

Смело я гляжу теперь,
Больше не дрожу теперь,
Не спросясь у волн твоих,
Над тобой хожу теперь.

Помнишь, летом ты вола
У меня волной унес?
С тем волом ты, дерзкий вор,
От меня покой унес.

Но пришли большевики,
Поглядели на тебя —
Как вола, в ярмо впрягли,—
Мост надели на тебя.

Уж теперь мое добро
Не умчать в полон тебе,
На пути моем не встать,
Не прогнать мой сон тебе.

Смирным осликом беги
С тяжким вьюком на спине!
Опоясанный мостом,
Верным будь слугою мне!

А взбунтуешься, дикарь,
В землю я вгоню тебя,
Натяну сильней узду,
Вновь угомоню тебя.

Долго проклинал я Вахш,
Наконец поймал я Вахш,
Накрепко связал я Вахш,
Сталью оседлал я Вахш.

Побежден волшебник злой,
Хищник приручен степной.
Не смирился б лютый Вахш,
Если б не советский строй.

Смело я гляжу теперь,
Больше не дрожу теперь,
Не спросясь у волн твоих,
Над тобой хожу теперь.

Как застава великанов — гор могучая гряда,
Там в журчанье неустанном льется праздная вода.

А у нас земля томится, — нет колодца, чтоб напиться,
Я пойду за воду биться — приведу ее сюда.

Истомлен народ мой жаждой, сушит рты проклятый
зной…
Здесь у нас мечтает каждый о глотке воды всегда.

Я верну лугам их свойство — расцветать и зеленеть,
Тополей седое войско зашумит листвой тогда.

Пусть взовьется над садами яблонь розовое пламя,
В речке вместе с облаками отразятся пусть стада.

Я на радостях надену белоснежную чалму,
Для гостей аму-дарьинских будет славная еда.

А пока пора проститься, я иду за воду биться,
Не желаю я хвалиться, но она придет сюда!