Лариса Баграмова - Стихи и переводы

Позаброшенный стих печалится:

Рифмы сгинули хро′мой поступью.

Вновь не пишется — вновь не стану я

Мучить разум напрасным поиском.

Может, маяться перестала я?

Может, я наигралась досыта?

Или это опять лишь временно,

А потом прорвёт, как плотиною?

Слов во мне собралось немеряно,

Только чуть подёрнулись тиною…

Ну и пусть там сидят без продыха

Строки те, им же хуже, дурочкам.

Я устрою минутку отдыха,

Пусть побродят по закоулочкам.

Наберутся сил и терпения —

Сами выползут, словно к солнышку.

Без особого вдохновения

Просто ссыплются мне на пёрышко.

Всё улеглось по полочкам в сознанье.

И как ни странно, — нечего сказать.

Известны все секреты мирозданья.

Зачем о них в который раз писать?

Зачем кричать о том, что так известно?

Я не скажу ни слова сверх того,

Что уже есть. Банальность бесполезна.

Слова не переменят ничего.

Ничего. Пустота. Я одна в тишине.

Ни движенья, ни звука, ни света.

Всё затихло, всё смолкло, уснуло во мне.

Ни на что мне не нужно ответа.

Я застыла. Не слышу, о чем же сейчас

Написать, что сказать мне бумаге.

За минутой минута — и вот уже час

Ни строки в опустевшей тетради…

О небо, я отдан тебе —

Иначе зачем зов твой ясный? —

Я жажду летать в синеве

Чарующих далей прекрасных…

Безумный полёт — не предел

Для испепеляющей страсти.

Рассчитан и трезв мой удел,

Но он не дарует мне счастья…

Земля! Ты вскормила меня,

Я полон без края тобою —

А небо, тревогой маня,

Сжигает загадкой-мечтою…

Однако, чем выше полёт,

Тем горше мое пораженье:

Любовною песней зовёт

Обратно земли притяженье…

Но я ведь ищу не любви:

Свободы и знания жажду,

Волненья в кипящей крови

И жара слепого бесстрашья…

Но разве отпустит земля? —

В коварном своем откровенье

Пуховой ловушкой маня,

Стальное пророчит паденье…

Полёт — супротив естества,

Ей лишь пораженье понятно.

Она по-земному права,

Меня призывая обратно…

Мои соблазнения — грех,

Я горд или слишком беспечен,

Раз верю в небесный успех,

Хотя и бескрыл, и не вечен…

И небо с землёй заодно:

Манит — и швыряет на плаху,

Паля восковое крыло

Безверьем наивному птаху…

За что? Я лишь жажду постичь

Себя. И изведать на деле,

Чего я способен достичь

И есть ли предел в беспределе…

И выбрать среди синевы

Свой собственный путь без помехи,

Означив меж света и тьмы

Лишь духа лазурные вехи…

Ты, кто рождён из света, понимаешь

Бессмысленность и грусть боёв пустых

За жизнь — и, обучаясь жизни, знаешь:

Юдоль из мудрых делает слепых,

Лишая их свободы, обрекая

На зло — их души, в праздность — их дела.

Вода, с ладоней ясностью стекая,

Так мучит жаждой бренные тела!

Не утолится голод пустотою,

И не насытит дух зловонный смрад

Доктрин, рождённых глупости толпою.

Лишь жемчуг истин окунёт назад

Тебя в моря немого отрицанья,

Под пытки знанья, на прозренья лёд.

Благословляю радость ожиданья

Своей кончины — пусть она придёт.

Я потерял и молодость, и силу,

Я стар, как мёртвый лист осенним днем,

Мой разум стёк в холодную могилу,

Как сок к корням стекает вниз дождём.

Меня не пробудит весны кипенье,

Её приход мне радость не вернёт

И не подарит силы озаренья —

Лишь гнев внутри меня огнём течёт.

Он лют, болезнен, он вскипает кровью,

Его печать на сердце у меня,

Мой разум возбуждён — но не любовью,

А чёрным жаром истины огня.

Надежд потоки, что текут обильно

Из глаз юнца сверкающей росой,

В своих порывах так чисты и сильны,

Но сходят в землю хладною слезой.

Или они отрада для мудрейших,

Извлекших корень истины на свет,

Или они награда для чистейших,

Хранящих непорочности обет?

Как дерево, расколотое смертью,

Как облака, трещащие во тьме

Среди раскатов грома, круговертью

Бушует радость гибели во мне.

Предчувствую конец, он мне дороже

Всех благостей земных в потоках дней,

Он твой и мой, почувствуй это тоже,

Тебе дарю всю боль души моей.

Устав от всего, я желаю лишь смерти покоя,

Чтоб больше не видеть веселья духовных калек,

И честь, что с рожденья повержена в прах нищетою,

И чистую веру, чья участь — презрительный смех,

И ложный почёт, что владельцем никак не заслужен,

И девичью гордость, что брошена в гнусный порок,

И крах совершенства, пример чей плебейству не нужен,

И силы бессилье пред властью, берущей оброк,

И чары искусства, что скованы цепью запретов,

И мудрость в плену у глупцов, управляющих ей,

И царство банальности вместо прозрения света,

И зло, что попрало добро в беззаконии дней.

Устав от всего, я ушёл бы в кратчайшие сроки,

Но как, умерев, я оставлю тебя одинокой?

Зачем вы нуждаетесь в том, чтоб меня сокрушить?

Ужель так похож на Христа, что не бить невозможно?

Мне грязь ваших мусорных вод суждено пережить

И выдержать злобу, шипящую пеною ложной.

Остов мой расколот ударами прежних времён,

Но я, как скала, быть последней опорой рождён.

Поверх головы, оглушая тяжёлой волной,

Желая сломить, уничтожить и бросить на плаху,

Вы катите воды, но я выпрямляюсь — живой,

И режу на части вас сам, без сомнений и страха.

В гулком вагоне пустом на доске эта надпись:

тот, кто когда-то сумеет найти ожерелье

Жемчуга, что был нанизан на нитку из шёлка

красно-кровавую, и что становится тоньше

Около шеи, как жизненный путь, нисходящий

в область тумана прохладной и тонкой пастелью, —

Знает пусть, что освещало оно моё сердце —

сердце Мари, увозимой в далёкую Польшу,

Сердце Мари восемнадцати лет от рожденья,

нетерпеливое сердце артистки Парижа.

Вот я бросаю свой жемчуг за прутья решётки:

если найдёт его юноша — пусть он украсит

Шею любимой своей; если жемчуг разыщет