Лариса Баграмова - Рифмы

Маленькие трагедии» А. С. Пушкина были написаны «болдинской осенью» 1830-го года, она за другой, с интервалом буквально в несколько дней. Все четыре произведения крайне необычны для классика русской поэзии, и над их загадкой до сих пор ломают голову пушкинисты. Каждая пьеса представляет собой отрывок из более крупного произведения, его кульминационную сцену. «Моцарт и Сальери» — вторая пьеса из цикла, которая появилась на свет 26 октября. Здесь поэт освещает популярный в свою эпоху миф об отравлении Моцарта его соперником в творчестве.

Отсутствие чёткой рифмы и общее впечатление о незавершённости произведения навели автора этой книги на мысль, что пушкинские трагедии являются лишь набросками, либретто будущих рифмованных произведений — и поскольку сам Пушкин уже не может продолжить свою работу, она взяла на себя смелость проделать её вместо него. Рифмованное переложение пьесы «Моцарт и Сальери», написанной белым стихом, сделано автором с бережным отношением к оригиналу — выбранные рифмы под стать манере самого А. С. Пушкина. Обращение к этому произведению подсказывает: размышления об алгебре музыки и поэзии, законе и благодати, гармонии содержания и формы, нравственности и творчества, о земной и небесной правде очень близки автору и в какой-то мере задают лейтмотив всей книги.

На первый взгляд, трагедия Пушкина говорит о преступлении по мотивам творческой зависти, однако, независимо от воли поэта, смыслы текста гораздо глубже. Исторический Сальери был успешным композитором, верным другом гениального, но беспутного Моцарта, гуляки праздного, безжалостно сжигавшего свою жизнь (Сальери один из немногих шёл за гробом на его нищенских похоронах). Реального отравления не было — оно произошло лишь в воображении старого и больного Сальери, который грезил подобно Великому Инквизитору. Однако Пушкин — прежде всего поэт, а не историк, и существующий миф породил в его творческом сознании конфликт, художественное воплощение которого самоценно, несмотря на своё несоответствие действительности.

Тем самым, взаимоотношения двух героев трагедии Пушкина выходят за рамки нашего мира, становятся символическими. Они пьют вино из одного сосуда, из Чаши на Тайной Вечере. На жертвенном пасхальном пиру жизни Моцарт подобно библейскому Иисусу, который ест и пьёт вместе с мытарями и грешниками, провозглашает тост за связующий их искренний союз. А пушкинский Сальери в своих бессмысленных и напрасных поисках гармонии и правды закона — не высшего, но мирского, — впадает в безумие, исполняя при этом, как ему кажется, некое небесное предназначение, роль избранника судьбы и верховного судии.

И уходит в гибельную тьму внешнюю подобно евангельскому Иуде — любимому ученику и другу Иисуса, который безжалостно и безвольно отдал Ему последний, роковой поцелуй. Напрасно Иешуа из булгаковского романа уверяет Понтия Пилата, что распятия не было, — муки своей совести человеку не отменить. Моцарт «заснёт надолго» (здесь мы можем подойти к истолкованию пушкинского текста буквально), но он, как и Христос, воскреснет. Ничто истинное с окончанием земного не кончается — оно всё так же продолжается в вечности, и этим бессмертно.