Юрий Монарха - Любовь зла. Литературные пародии и избранные стихи

Часы мне время засекут,
я их подвесил.
Три тысячи шестьсот секунд
до нашей встречи.

Ещё есть время, пусть идут.
В одном лишь часе
три тысячи шестьсот секунд
у нас в запасе.

Дождинки мелкие секут
и дует ветер.
Три тысячи шестьсот секунд
в стихах отметил.

Дожди ушли в весенний грунт,
но я не весел —
три тысячи шестьсот секунд,
не тронул ветер.

Открылся в изумленье рот
и стал печален:
в конце — три тысячи шестьсот,
как и в начале!

Все мысли с рифмами текут
к моей невесте,
но эти три шестьсот секунд
стоят на месте.

Опять хватаюсь за часы,
трясу упорно.
Успеть бы поменять трусы,
и слить в уборной.

Звонком мобильник словно кнут
хлестнул по пыли:
— Три тысячи шестьсот секунд
вчера, ведь, были!

И пусть звонок на ноте «до»
хрипел протяжно,
что было с нами от и до —
уже не важно.

Пусть голову кружит май
И ночь в соловьиных трелях,
Любимый, терпи и страдай —
Не спи на чужих постелях.

Легко каждый день жевать
Чужие деликатесы,
А ты научись страдать
На кухне у поэтессы.

Квартира в пыли? Не пни.
Стихи не ахти? Не хай,
Крепись и недели три
Ты их натощак читай.

Терпи, мой родной, терпи!
Страдай, мой родной, страдай,
И будешь ты «во!» мужик,
А может, и вовсе «пай».

И зря ты воротишь нос,
Со мною легко страдать:
Ты был бы мне муж-Христос,
А я тебе — Богомать.

Осень дунула зимними хлопьями.
Кто закашлял, кто просто продрог.
А поэты стихами и соплями
Неприятный подводят итог.

Попрощаемся с днями отличными.
Время пучить периной кровать.
Чуть простынешь, листами больничными
Можно в ящик дубовый сыграть.

Осень бродит лугами, опушками,
А поэты полны чепухи.
Не пора ли, напомнив о Пушкине,
Объявить карантин на стихи?

Брожу, вздыхаю, слёзы лью.
Я сам себе ходячий склеп.
Вот хулиганы даму бьют.
Не вижу этого. Я слеп!

Со слухом у меня не лучше.
Напрасно просит старый друг:
«Займи червонец до получки».
Не слышу этого. Я глух!

На публике не выступаю.
Парализует страх. Совсем.
Строка, что с кровью убивает,
Нахлынет горлом, и… я нем!

Но вот я дома. У стола.
Мараю рифмами тетрадки.
Жена к обеду позвала.
— Я слышу! Вижу! — всё в порядке.

И чуть попозже, ближе к чаю,
Уже не глух, не слеп, не нем,
Я с облегченьем замечаю —
Все умерли, пока я с аппетитом ем!

Спит медсестра, и сосед громко спит.
Твой кардиолог пьёт кофе в больнице.
Быстро покинуть прокуренный мир
это не проще, чем было родиться.

Бьёт корвалолом в плотину ночей,
вот оно вот предпоследнее слово…
Жил как болванчик, в квартире твоей
след твой последний мелком обрисован.

Ты же потерпишь? Он кофе допьёт,
кто-то проснётся, оденется смыслом.
Бабочка жизни метнулась в полёт
и над тобою тревожно зависла.

Кофе допит, кардиолог устал.
Вяло на дне трепыхаются тени,
будто заброшенные в бокал
мёртвые души его поражений.

Бог где-то рядом подводит итог,
молнию точит лучами косыми.
Утром отпишут тебя — некролог
примет твоё онемевшее имя.

Вот ты лежишь, постаревший Гаврош.
Жизнь потрепала, похоже, не хило.
Руки дрожат? Это значит — живёшь.
Всё это вскоре исправит могила…

Бегу из дома, где горьки укоры.
Разрушен мир семьи давно. Давно
особа юная мои прельщает взоры,
как молодое, нежное вино.

И хоть по крепости я ей, увы, не пара,
я брежу наяву, я одержим.
За каплю вожделенного нектара
полез в бутылку бы, как благородный джинн.

Не все поймут. В любви я алкоголик.
Слова обычные скучны мне и сухи.
И вот однажды я, дрожа как кролик,
подкрался к ней и стал шептать стихи:

«Люблю тебя, как лишь поэты любят.
Ты для меня — наполненная чарка.
Душа горит. Позволь себя пригубить.
Моя жена, увы, горька, как старка».

Так грезил я о молодом вине.
Но, возмутившись, фыркнула гордячка:
«Ступайте-ка домой, к своей жене.
У вас, товарищ, — белая горячка».

Любимая, я здесь один, тружусь
до хрипоты разорванных миндалин,
чтоб у тебя был бархатный Фрежюс
и прочие заоблачные дали.
Ты говоришь, что ходишь вдоль марин.
Марины есть и здесь в Санкт-Петербурге,
но ты предпочитаешь фонари,
свет льющие на ресторанный бургер.
Мы реже, праздничней, но не от лени!
Шальная мысль пришла ко мне по теме.
Позволь спросить, как там твои мигрени,
когда опять не там, не то, не с теми?
Ты пахнешь морем и Шанель Коко,
и кружит голову тебе «Шарль Казанова».
А мне на нашей кухне нелегко…
Ой, всё. Котлеты подгорели снова.