Ханс Бёрли - Из современной норвежской поэзии

медленно текло... Тьма с каждою секундой

приоткрывалась, можно было свет

услышать в листве - она, как оконные переплеты,

отделяла их от залитого сияньем летнего мира

Огромная птица - она покружила по-над домами

и прочь проплыла. В глубь небес. За столом,

под сенью дерев, вооружась ослепительными бокалами

и отчуждающим от жизни смехом, они выпивали,

вдоволь смеялись и не увидели птицу... Это было во сне?..

Любовь есть королевство

что унаследовано нами от собственного детства

и раздроблено во многих ласках

на удельные княжества

где правят униженье сладострастье ревность

Плоть под напором чувств

в саму себя погружается

обнажая свои побуждения

поношенное унижение обновляя

утверждая унижение вновь, неизменно

в ореоле детских восторгов

Но вот что нас притягивает -

красота взаимных влечений

мы в нее врываемся смерчем, все сокрушаем

сметаем с лица земли и втаптываем в грязь

Это ты научила меня игре. Тот,

кто безразличен, самоуверен

и нимало не обеспокоен поисками любви,

как раз и оказывается горячо любимым.

А кто в любви нуждается,

тот отвергнут, брошен на дыбу

и на колеса плотских желаний...

Любовь есть королевство

нас из него изгнали

мы все грезим что нам поможет туда вернуться

та что уязвила нас всех сильней

Она любила один только раз,

было долгое светлое лето; с тех пор

вспоминала она те несколько дней,

когда были распахнуты все двери на верандах лета.

Но он ушел. И любовь никогда

больше не возвращалась. Через двадцать лет

лицо ее стало холодным. Плотно закрытым.

Как дверь, что захлопнулась резко.

Но вот вселилась в дом молодая

семья. Малютки дети. Девчачьи голоса.

И лицо ее приоткрылось на самую малость.

Как чаща лесная в миг, когда утро льется с небес.

И снова прошло двадцать лет. И девочки разлетелись,

как пташки, по свету. Но какой-то теплый

оттенок, еле видный, почти не востребованный,

остался в глубинах, лучась, этого состарившегося лица.

Если это мир, то какова же война,

мир, который все противоречия медленно сгущает,

и воплем открыты мы настежь бронированным безднам,

если это мир, то откуда же этот ужас,

что шевелится под мостовыми... Все тайное

стало явным; о чем мы не в силах вслух говорить,

то слышится всюду; если это мир, то, значит, война,

не иначе, маршем идет через нас и домогается мира

В этих прозрачных фасадах домов разбилось мгновенье

на тысячу осколков, это империи непомерные,

что взрастают на законах неравенства, растут наружу и внутрь,

пестуют концлагеря, гигантские концерны, нищету

и крушат народ. Здесь, под городом этим, есть

город иной, голый, разбитый параличом, он там

пребывает всегда, грязь, камни брусчатки, образы,

что вихрем врываются в нас и несут нас

по времени вспять, в поисках очага...

Издалека река черна в вечернем

свете, тьмой золотистой змеится на снегу. Но там,

внизу, под тонким слоем бурных струй,

свеченье от дна речного, как от руин, объятых

пожаром, исходит... Отчетлив каждый камень

в невидимом сиянье льдистого огня

Какой-то чудесный свет двойной

Он измучил меня в этот вечер

становившийся все темней. Я погружаю руку

в ледниковую воду и светятся пальцы мои

будто в бурлящей ключевой влаге

с речного дна я хватаю

светящийся камень

Вдруг вечер опрокинулся и стал тонуть

тонуть... И завеса зеркальная канула в воду

и камень у меня в руках потух

Я вдруг увидел собственное лицо

побитое стужей глядящее в оледеневшее зеркало

Ночь и день насылали сыпучие вихри лучей

на глетчеры и ледники

утро за утром пускалось солнце

в путь-дорогу навстречу лету

И по утесам низверглись воды

вниз к водоемам своим

Бодро Бешено Победоносно

Весна настала Настала весна

Но в лесных глубинах

воды стихают, разливы

просачиваются в расщелины между камней... Это звучанье

мы там как раз и услышали, вначале

как подголосок, а позже

он в плач превратился, плач одинокого

безутешного ребенка. Болезненным,

горьким было звучанье весны

Словно небо все целиком поселилось

здесь

чтоб изведать снова собственный голод

Изведать боль

Как будто круги на озерце недреманном

Как будто птица, которая взмахами мягких крыльев

овевает утопающее лицо

Или женщина плачет посреди ночи. Плачет,

потому что любит. А может, потому, что

не любят ее. Плачет, чтобы забыться.

Не спрашивай меня о том, могу ли я

тебя в воззрениях упрочить или же помочь

позицию выбрать. Я сам решаю плохо

арифметические задачки.

Я дам тебе мои стихи, страсть

угрюмую мою, может быть, встретишь себя

самого в них, а может, нет. Мне нечего дать,

кроме страсти, взросшей из мук да из смерти.

И не спрашивай меня о том, что важнее:

опыт чувств или опыт разума.

Единственное важно: то, что мы называем жизнью,

позволяет нам рождаться заново.

Любовь которой любят дети родителей своих

вот самая сильная самая бескомпромиссная

любовь на свете

Но она кратковременна. И медленно отмирает

в душе по мере того как ребенок взрослеет

Да, да... Ничего не попишешь, она умирает...

А вот любовь родителей - она

не гаснет никогда, все растет

и растет. И даже когда умирают родители

она продолжает гореть в душах детей, тихое,

никому не заметное пламя не угасающее вовеки

И даже когда умирают дети

эта любовь прорастает и в новые поколенья

словно солнце чьи долетают лучи

до самых далеких звезд

Я верю, что призраки еще есть,

это голоса, чьи призывы мы слышим, они в нас звучат,

голоса умерших, если угодно, они просачиваются

в нашу жизнь, мы проносим их боль, их тоску

сквозь наши объятья, детей и войны...

Умерших голоса, они едва различимы на грани

света и темноты... Есть вещи поважней, которые взывают

к нашей вере - не только голоса умерших... Вслушайся,

ведь они нас молят от груза их чувств отступиться,

чувств, что в нас копошатся, невнятно нашептывают,

им бы высвободиться, рвутся к смерти, рвутся прочь от нас

Может быть, это мы мерещимся умершим в их снах

Может, они слышат наши голоса, словно прикосновенье

тени, быть может, слов они и не слышат, но снова

узнают все свои страсти земные, тогда словно поезд

вдруг дергается, трогаясь, в нас... Умершие, глубоко