Ханс Бёрли - Из современной норвежской поэзии

под землею, темные, словно вагоны, отцепленные от поезда жизни

Ночью, в ночи времен, среди

ночи кромешной

Звезды это ведь солнца чей пробивается свет

сквозь бездны ночи

Подобно тому как любящий или страждущий

шепчет светлые слова свои или стон исторгает

из пучины мук или смерти

так бурлят они яростно

И словно в какой-то момент они вызовут

жизнь

Перевод М.Макаровой

Летний вечер.

Натешившись скачкой

над лугами, над лесом,

день спешился,

расседлал в покойной прохладе

солнечного коня.

Твою улыбку

я нашел

у звезд

движения

у ветра

шелестящего в траве

однажды

я ощутил

в руках

тяжесть земли

Лягушка

прискакала

и запела

во все горло

песнь в честь травинки

такой зеленой

такой таинственной

касающейся самого неба

Перевод М.Макаровой

Спит луна, укутанная снегом,

серый зверь

пробирается

сквозь густые заросли.

Поля и луга

сдаются первому же снегу

лес совсем другой

он стряхивает снег

и не станет белым

пока не застынет от мороза

Даже в тихий день

в вершинах высоких елей

таится ветер -

внезапно выскочит

и полетит

Лось в чаще

только смутная тень

огромный, он скользит

меж деревьев

утром

и вечером -

щиплет листья

А вообще-то его не видно

Медведь погиб в болоте

лось погиб в болоте

заяц погиб в болоте

болота губят лес

Весною

солнце сдернуло

перины со всех пригорков,

с их старческих лохматых голов,

уткнувшихся носами в землю, -

они открывают глаза, вслушиваются -

на деревьях давно поют вернувшиеся с юга птицы.

Перевод М.Макаровой

С добрым утром, гора,

с добрым утром, отбойный молот,

помогут ли нам и сегодня

немудреные наши слова

отвоевывать пядь за пядью.

Как муравьи, уборщицы хлопочут

по вечерам

в профессорских затихших кабинетах

повсюду в Блиндерне,

подбирают бумажки, спички, оброненную монету,

тихонько напевая, на место ставят стулья,

вытряхивают пепельницы, корзины для бумаг,

стирают пыль, попутно размышляя над тем,

что думают профессора

о них, уборщицах, и вообще о мире,

старательно проверив, все ли в порядке,

они потушат свет, закроют двери

в уснувшем Университете,

а утром никто и не заметит

их хлопот.

Слова должны прийти -

блестящие крупицы металла

улягутся строка к строке

на темном теплом дереве,

когда в окнах забрезжит день.

Часа в четыре, в пять

улицы почти пустынны,

лишь иногда, серый от сумерек,

проедет автомобиль

с приглушенными фарами

и тут же скроется в соседнем переулке.

Размытый контур утра

с каждой минутой

все резче, все виднее.

Мунк был высоким, стройным.

Вот он остановился, голова чуть откинута,

дымок от сигареты окутывает пальцы,

струится вверх и, будто ладонь,

касается волос. Лицо художника

освещено. Он размышляет.

Таков автопортрет Эдварда Мунка.

Перевод П.Мамонтова

Зимним вечером засиделся допоздна,

зажег лампы во всех комнатах,

поездом понесся сквозь лес.

Подпрыгивали и гремели стулья, стол,

ножи и стаканы.

Старики забеспокоились, спустились вниз

и стали спрашивать, что здесь происходит.

- Ничего, сижу и размышляю, - ответил я.

- Что еще за выдумки, - сказали они.

Конечно, она красивая, посмотри, как идет она мимо:

высокие каблуки, длинные волосы, губы чуть подкрашены.

Конечно, она красивая, и ей нет дела до болтовни тех,

кто хочет быть красивей ее.

Сегодня я плыву с тобой,

вчера со мной была другая,

озеро то же самое,

только лодка чуть изменилась.

Ранним утром спускаюсь вниз

после беззлобной стычки со сном,

я холодный флагшток,

хочется хлеба, чая.

Перевод П.Мамонтова

Зимним вечером засиделся допоздна,

зажег лампы во всех комнатах,

поездом понесся сквозь лес.

Подпрыгивали и гремели стулья, стол,

ножи и стаканы.

Старики забеспокоились, спустились вниз

и стали спрашивать, что здесь происходит.

- Ничего, сижу и размышляю, - ответил я.

- Что еще за выдумки, - сказали они.

Конечно, она красивая, посмотри, как идет она мимо:

высокие каблуки, длинные волосы, губы чуть подкрашены.

Конечно, она красивая, и ей нет дела до болтовни тех,

кто хочет быть красивей ее.

Сегодня я плыву с тобой,

вчера со мной была другая,

озеро то же самое,

только лодка чуть изменилась.

Ранним утром спускаюсь вниз

после беззлобной стычки со сном,

я холодный флагшток,

хочется хлеба, чая.

Перевод В.Тихомирова

Спрямленные дороги,

бетонные дороги,

бесснежные дороги,

они шоферам любы,

и лесорубам любы,

и всем приезжим любы.

Лишь лыжник их не любит:

глаза его слезятся на ветру.

А прежние дороги,

а снежные дороги,

петлистые дороги,

не любят их шоферы,

не любят лесорубы,

никто, никто не любит.

Зато их лыжник любит:

лицо его пылает на ветру.

Только что был началом, началом

начал на ножках, и улыбался -

младенец.

А через мгновение - бац1 -

и светопреставление, и слезы

из-за трехколесной железки.

Удивительно это:

как тонка перепонка

между белым и черным.

Сначала один, потом другой,

уходят они за предел,

сначала в тускнеющий свет,

потом - за предел. Исчезают.

Это последний путь,