Фернандо Пессоа - Тень над рекою. Антология экзистенциальной лирики

Не донесли надломленные крылья

всего на взмах до голубых небес.

Виденья гильотин и пыточных щипцов,

Снаряды, крепости ― печальной вереницей,

Истерзанный закат, болезненно пунцов,

Над головой кружит огромной хищной птицей.

И крылья света бьют, я глохну от ударов,

А запахи кричат, кричат во мне цвета:

То вихрь из лезвий, резь в глазах и краснота,

Кровавый морок чувств от режущих кошмаров.

Я ― часть сияния, я пойман белизной,

И светом я дышу, откуда он? Бог весть…

Хочу единства с ним, но исчезаю весь.

Похоже на свисток призывный в мир иной.

Колеблется вокруг, чтоб накипью осесть,

И поиски себя, я вижу, бесполезны.

Диск золотой в мозгу, он, в самом деле, есть?

Закрыв глаза, страшусь ― неведомого, бездны.

Какому колдовству себя отдал во власть?

Весь Ад в моей груди ― отравленная пика.

Но образы плывут в раскинутую снасть,

Но гениальна боль, разверзшаяся дико..

Не опиум, о нет, унёс меня в огне,

Мой алкоголь сильней, пронзительней и злее:

Он замещает кровь и к сердцу льнёт, алея,

Мощь утра так грозна, что сумерки во мне.

Куда идти в пустыне? Я устал.

Так безнадежно точно мир измерен,

что оказались ложными те двери,

которые я сущими считал.

Баркасы рьяные, где ваш порыв угас?

Какой водоворот вас успокоил?

Какие скалы, бедствие какое

разбили в щепки, обольщенных, вас?

А ты, корабль, багровый, как заря,—

рвались мы оба к солнечной Шампани,—

и ты погиб? Иль бросил якоря

в портах волшбы, в магическом тумане

Пришел с попутным ветром галион,

семь мертвых дев в семи каютах, стыли,

псалмы читали, флаги приспустили,

и был безлунным темный небосклон.

Я шел, касаясь поручней моста,

и мост исчез в тумане серебристом,

фата-морганой оказалась пристань:

за ней не океан, а пустота.

Тот, кто не Я, стремится к вышине,

к мостам фальшивым, расстояньям ложным,

к мирам миражным, зыбким, невозможным, ―

тот полу-Я, кто не подвластен мне.

I

Я слушал музыку земных растений.

Я — грезитель, мудрец, каменьями побитый,

Я коротаю дни средь мысленных химер,

Покуда Океан ярит свой гнев несытый

И бог с палитрою выходит на пленэр.

Средь жизни нынешней, и чуждый, и забытый,

Брожу, как человек давно минувших эр.

О, дух иронии! Ты мне один — защитой

От возлетания в предел нездешних сфер.

Кинжал теории, мышленья тяжкий пресс,

Не в силах все-таки явить противовес

Способности и петь, и грезить на свободе…

Былой любви служить по-прежнему готов,

Повсюду я ищу звучание цветов

И позабыл число отысканных мелодий.

II

Я видел образы и формы,

Я видел разум бытия.

Бальзак

Я знаю, в мире все — одна игра ума:

Светило нас убьет, коль в нас лучи направит,

Лазурью властвует, я ведаю, чума,

А жемчуг, зародясь, моллюска тяжко давит.

Увы, Материя — моей души тюрьма.

Покуда лилия Луну собою славит

И аромат струит, — уже рождает тьма

Цветок, что плоть мою безжалостно отравит.

О, все известно мне! Но в дебрях бытия

Так побродить люблю без всякой цели я,

Растений музыку в душе своей лелея, —

Мне в розах виден лик едва ли не Христа,

Мне звонкие цветы — суть чистые цвета,

И бога для меня в себе хранит лилея.

Когда в полночных улицах — покой,

Когда они от суеты устали —

К окну иду, заглядываю в дали,

Ищу луну с тревогой и тоской.

Нагою белой тенью колдовской

Она скользит почти по вертикали —

Как розан, поднимаемый в бокале,

И как греха пленительный левкой.

Чарующая ночь проходит мимо,

Меня же вдаль и ввысь неумолимо

Мистические манят купола…

Я хохочу, а ты плывешь все выше,

Всходя над гребнем черепичной крыши:

— Какой соблазн в тебе, Соцветье Зла!

Вот — осень, все угасло, все поблекло.

Откуда мне узнать, о милый мой,

Ты любишь ли, чтоб дождь стучал о стекла,

Закрытые сырой, тяжелой тьмой?

Я точно знаю: сладостно безмерно

Мечтать вдвоем дождливою порой:

Пусть греза и нелепа, и химерна,

Но ей пределом — кипарисный строй.

Мы воскрешаем блеск минувших лилий

И вызываем к жизни без конца

Печальные часы былых бессилий,

Навеки погребенные сердца!

В такие ночи, с ливнем или градом,

Так хорошо отбросить жребий свой

И слушать, затаясь с тобою рядом,

Как долгий дождь шуршит по мостовой.

Как сном осенним нас бы укачали,

Рождаясь, вырастая ввысь и вширь,

Чудовищные образы печали,

Немые, как дороги в монастырь!

В такие ночи — лишь мудрейшим душам

Дано на грезы наложить узду, —

В такие ночи суждено кликушам

Метаться в экстатическом бреду, —

В такие ночи к разуму поэта

Нисходит свыше лучшая строка,

И он ее бормочет до рассвета, —

А жизнь — так далека… Так далека!

Здесь, в бесконечность морскую глядя, где свет и вода,

Где ничего не взыскую, где не влекусь никуда,

К смерти готовый заране, вверясь навек тишине,

Так и лежал бы в нирване, и отошел бы во сне.

Жизнь ― это тень над рекою, что промелькнет ввечеру.

Так по пустому покою тихо идешь, по ковру.

Бредни любви суть отрава: станет реальностью бред.

Столь же бессмысленна слава, правды в религии нет.

Здесь, от блестящей пустыни прочь отойти не спеша,

Знаю: становится ныне меньше и меньше душа.

Грежу, не веруя в чудо, не обладав, отдаю

И, не родившись покуда, смерть принимаю свою.

Необычайна услада: бризом прохладным дышу,

И ничего мне не надо: бриза всего лишь прошу.

Это на счастье похоже, то, что дано мне теперь:

Мягко песчаное ложе, нет ни страстей, ни потерь.

Выбрав тишайшую участь, слушать, как плещет прибой,

Спать, не тревожась, не мучась и примирившись с судьбой,

В успокоенье отрадном, от изменивших вдали,

Бризом пронизан прохладным здесь, у предела земли.

Мой облик, жесты, взгляд ― не я:

Так нереален небосвод.

Та суть во мне, что не моя,

Моею жизнью не живет.

Притихший ветер сном прогрет,

День смысла начисто лишен.

Моей тоске исхода нет.