Фернандо Пессоа - Тень над рекою. Антология экзистенциальной лирики

И потому не поддаюсь истолкованью.

В печальный день у меня на душе печальнее,

чем у самого дня...

Моральные и общественные обязательства?

Переплетение долга и дела?

Нет, Ничто, Пустота...

Печальный день, когда нет ни воли, ни желания,

ни сил...

Многие путешествуют (я тоже путешествовал),

многие радуются солнцу

(Я тоже радовался или думал, что радуюсь),

Все обладают здравым смыслом, или волей к жизни,

или соответствующим невежеством,

Тщеславием, жизнерадостностью, общительностью.

Все уезжают, чтобы возвращаться или

не возвращаться

На везущих без затей пароходах.

Они не чувствуют, что во всяком отъезде

есть что-то от смерти,

Во всяком прибытии ― от тайны,

В любой новизне ― от ужаса...

Они не чувствуют, потому что они депутаты

и банкиры,

Потому что танцуют и занимаются коммерцией,

Посещают все театры и заводят знакомства...

Они не чувствуют: к чему бы им чувствовать?

Расфуфыренное стадо из хлева богов

Пропустите его под солнцем, на заклание

Увенчанное, воодушевленное, жизнерадостное,

самодовольное...

Я посторонился, но все же пошел с ними,

хотя я не был увенчан,

Навстречу той же судьбе!

Я бреду с ними без солнца, которое надо мной,

без жизни, которая во мне,

Бреду с ними, лишенный их неведения...

В печальный день у меня на душе печальнее,

чем у самого дня...

В печальный день, а печальны все дни...

В такой печальный день...

Разбилась моя душа, как пустой сосуд.

Упала внезапно, катясь по ступенькам.

Упала из рук небрежной служанки.

И стало больше осколков, чем было фаянса.

Бредни? Так не бывает? Откуда мне знать!

Я чувствую больше, чем когда ощущал себя

целым.

Я горсть черепков, и надо бы вытрясти коврик.

Шум от паденья был как от битой посуды.

Боги ― истинно сущие ― свесились через перила

Навстречу своей служанке, превратившей

меня в осколки.

Они не бранятся.

Они терпеливы.

И какая цена мне, пустому сосуду?

Боги видят осколки, где абсурдно таится сознанье.

Но сознанье себя, а не их.

Боги смотрят беззлобно,

Улыбаясь невинной служанке.

Высокая лестница устлана звездами.

Кверху глазурью, блестит среди них черепок.

Мой труд? Моя жизнь? Сердцевина души?

Черепок.

И боги взирают, не зная, откуда он взялся.

На улице, солнцем бродячим залитой,

есть остановившиеся дома и спешащие люди.

Полная страха печаль меня холодит.

Предчувствую: что-то происходит на той стороне

фасадов и спешки.

О нет, только не это!

Все что угодно, но только не знать, из чего создана

тайна!

Поверхность Вселенной, о, никогда не поднимайтесь,

Опущенные Веки.

Конечно, не вынести взгляд Истины

в Последней Инстанции!

Дайте мне жить, ничего не зная, и умереть,

ничего не зная!

Первопричина бытия, первопричина существований,

первопричина всего

Безумие родит большее,

чем бездны меж душами и созвездьями.

Нет, нет, это не Правда! Оставьте мне эти дома,

этих людей

Такими как есть, без всего остального эти дома,

этих людей.

Какой холод и страх дыханья сковал закрытые

мне глаза?

Не хочу открывать их, чтоб жить! О Правда,

забудь обо мне!

Наступает полночь, и тишина опускается

На все, что поставлено одно на другое,

На разные этажи нагромождения жизни...

Смолкло пианино на третьем этаже...

Не слышны шаги на втором...

На первом стихло радио...

Все засыпает...

Остаюсь наедине со вселенной.

К окну меня не тянет!

Кроме звезд, ничего не увидишь!

Какое большое молчание разлито в выси!

Небо такое антигородское!

Послушаю уличные шумы

С тоскою пленника,

Томящегося о воле.

Автомобиль! Это для меня слишком скоро!

Беседе двойных шагов внимаю,

Слышу, как резко хлопают двери...

Все засыпает...

Я один не сплю и сквозь дремоту

Вслушиваюсь, ожидаю,

Что прежде, чем усну, что-то будет...

Что-то будет.

Я чувствую прежде всего усталость

Не по той или другой причине.

Скорее от всего и от ничего сразу.

Усталость, как таковую, ее самую,

Усталость.

Утонченность бесплодных чувствований,

Бешеная страсть, ни на что не обращенная,

Сильная любовь к чему-то неопределенному,

Все эти обстоятельства

И то, чего мне в них всегда недостает,

Все это вызывает усталость,

Только усталость,

Усталость.

Несомненно, есть любящие бесконечность,

Несомненно, есть желающие невозможного,

Несомненно, есть ничего не желающие,

Три типа идеалистов, я к ним не принадлежу,

Потому что бесконечно люблю конечное,

Потому что до невозможности желаю возможного,

Потому что хочу всего и еще немножко,

Если так бывает и даже если так не бывает...

А в результате?

Их жизни ― прожиты или пригрезились,

Их сны ― пригрезились или прожиты,

Их середины ― между всем или ничем, то есть это...

Для меня же все только великая, только глубокая

И, к счастью, бесплодная усталость,

Самая высокая усталость,

Самая, самая, самая

Усталость...

Древние, как известно, взывали к музам.

Мы же сами к себе взываем.

Я не знаю, как на их зов откликались музы

Тут имело значенье, наверно, и как

И к кому взывали,

Но уж мы-то не откликаемся вовсе,

Это я знаю точно.

Сколько раз я смиренно склонялся над неким

Воображаемым мною колодцем,

И кричал, и аукал, надеясь услышать эхо.

Но неизменно я видел одно и то же

Только смутно мерцавшую темную воду

Там, в глубине бесполезной...

И никакого ответа...

Лишь неясное отраженье лица,

Моего, конечно, лица,

Ибо быть здесь не может другого.

Да и оно, различимо едва,

Призрачно светится там, в глубине,

Там, в тишине,

На дне...

Ах, что за муза!

Мы встретились, он столкнулся со мной на одной

из улиц Байши,

Нищий оборванец, чья профессия читалась на лице,

Он проникся симпатией ко мне, я ― к нему;

И в порыве взаимной любви, переливавшейся

через край, я отдал ему все, что имел

(Разумеется, кроме того, что лежало в кармане

для крупных купюр;

Я не дурак и не пылкий русский романист,

А романтизм хорош, но только без спешки...),

Я симпатизирую этому люду,

Особенно когда он не стоит симпатии.

Впрочем, я сам бродяга и нищий,

К тому же по своей воле.

Быть бродягой и нищим не значит бродить

и нищенствовать,