Фернандо Пессоа - Тень над рекою. Антология экзистенциальной лирики

что за окном ― какое там столетье ―

тысячелетье?..

И сомкнул я веки штор...

А разомкнул ― нет никого на свете.

В единственной жизни невозможно любить навсегда.

Вот во многих ― пожалуйста.

Если по-новой встретишь ту ― из фигурного льда,

что испытаешь? Восторг! ― вместе с жалостью.

И это, наверно, любовь или что-то подобное ей,

что-то такое вот светлое.

А в единственной жизни мы с каждым годом старей

и при случайной встрече все безответнее.

Бывают дни зимою ― как бельмо ―

пустые, белые, и пустота такая,

как будто отражается в трюмо

другое зеркало, в пучину увлекая,

как будто кто-то ― только что, сейчас ―

здесь пробежал и в жестком воздухе оставил

пробоину, несносную для глаз,

для слуха резкую ― как пятая октава.

И все, что тут чернеет: воронье,

стволы деревьев, деревянные заборы

и эти слесаря, залившие за ворот

рабочих телогреек, ― всё вранье,

соломинка, чтоб зацепился я

заблудшим разумом. Уж так пошло от века ―

меж белым небом в пятнах воронья

и белым полем со следами человека

границы нет. И там, где плакал ты

от горя горького и от восторга,

давным-давно пустое небо только.

И ничего надежней пустоты.

И когда понимаешь, что не будет «потом»,

Вдруг хватаешь, как рыба, воздух ртом…

Воздух прозрачен ― и ты невидим ―

Так во мраке глубин скопления мидий

Не отличишь от подводных камней.

Жизнь в тебе. Только ты не в ней.

Круг людей, для которых ещё ты значим,

Сводится в точку ― и ты прозрачен.

Ты становишься как бы частью пейзажа,

Как не востребованная пропажа

На складе давно забытых вещей.

Жизнь с тобою. Но ты не с ней.

Хоть и связан ты с нею множеством нитей,

Весь в плену ожиданий, открытий ― Овидий,

Свои сочиняющий «Метаморфозы»…

Неутешительные прогнозы

Оставляешь за скобками вчуже.

Жизнь прекрасна. Ты ей не нужен.

Как хотелось прожить нам её иначе ―

Вереницами лет, числами Фибоначчи,

Чтобы день предыдущие дни итожил,

Чтоб успех на удачу и время множил.

Чтобы нас понимали, и нас любили…

Жизнь ― театр. Ты в водевиле.

Тёмен смысл, парадигма, посыл, идея ―

«Завтра» боле не светит. «Вчера» не греет.

Ещё менее ясности в настоящем,

Ты бредёшь на ощупь ― ни слепым, ни зрячим,

И вздыхаешь тяжко о доле лучшей.

Жизнь ― теорема. Ты частный случай...

Со-бытие, лишённое событий,

Наития души, но без соитий ―

Жизнь зиждется на призрачных болтах.

Круженье по заезженной орбите...

В движенье губ привычное «Уйдите!»

Хохлацкий говорок залётных птах.

Происходящее вокруг не в прок исходит.

Про исходящее вокруг ― как происк, вроде.

И обстоятельства, увы, не обстоят.

Светило то восходит, то заходит,

Круговорот свершается в природе ―

Хоть бейся головою о стояк.

Бессмыслица по-прежнему горазда,

Бес смыл с лица черты энтузиаста,

Лишь без-образие на мутных образах.

И только у соседа-педераста,

Взгляд просветлён, как у Экклезиаста,

И мальчики кровавые в глазах...

Когда ты пьёшь чуть тёплое Мерло,

а за окном весна... а, может, осень ―

вдруг чувствуешь, как много умерл о

(иль у мерло) в тебе, а, может, вовсе

и не рождалось, не случилось, не пришлось,

не встретилось, иль пролетело мимо,

не дадено, не додано, иль врозь

с тобой существовало, иль незримо,

не ощутимо, не осознано, и не

тобою прожито, и не тобой любима

та, без которой истина в вине,

и не твоя печаль невыносима...

Когда поймёшь, что всё давно прошло,

и ты в сердцах других немного значишь ―

налей себе чуть тёплое Мерло

и не стыдись, когда ты вдруг заплачешь...

Как добрый зверь глядит в проём окна

опять ночная мгла, и так неспешно

уходят страхи, звуки — тишина

становится глухой, а тьма — кромешной.

Приходит столь желанный мне покой —

пусть выдуманный, мнимый и обманный —

но ценный дар, что щедрою рукой

Господь мне посылает — вместо манны.

Как радостно внезапно осознать,

что большего на свете нету счастья,

чем просто жить, дышать — и осязать

таинственную степень неучастья

в бессмысленности суетной возни

и в битвах человеческих амбиций…

Тебе дан мир — и ты его возьми.

А остальное вряд ли пригодится.

Снова вечер. Зажав пустоту в горсти,

сам себя за грехи прости —

ибо то, что простая сжимает горсть,

есть ты сам — т.е. пустота и злость.

Ты всего лишь то, чему сам подстать,

а не тот, кем когда-то хотелось стать,

это есть пределов твоих порог —

слишком много хотел, но немного смог.

И взлетев высóко, ты сел на мель,

перепутав средства, утратил цель.

Ты искал спасения в Боге, но —

утешенья в Нём найти не дано.

Что же дальше? Я думаю, мысль проста —

впереди ничто, распад, пустота.

Разожми ладонь и, посеяв горсть

пустоты, ты пожнёшь лишь забвенья гроздь...

И скажешь вечером: скорей б настало утро!

И утром скажешь ― хоть бы вечер наступил…

А днем летишь над пропастью… Как будто

Вдруг поскользнулся ― и сорвался со стропил.

И падаешь, подвластный притяженью,

Неотвратим уже трагический удар…

Опасливо косясь на календарь,

Ты понимаешь, что проиграно сраженье...

Ну что, пастух печальный бытия,

распалась жизнь неспешная твоя,

как волчий вой услышавшее стадо…

Овчиной пахнет придорожный быт,

и так сквозь щели вечностью сквозит

в преддверии ночного снегопада.

Но твёрд твой взгляд, и пристален, и сух,

и жарко проговариваешь вслух

ты тёмное вещание живого.

И что тебе пространство, время, быт,

когда язык тобою говорит,

и дом твой ― слово.

Дорога проходит сквозь человека,

ветер и лёгкое крошево снега,

речки густая вода

движутся дальше, покоя не зная.

Время и мир сквозь себя пропуская,

он ― просто зренье тогда.

Он ― лишь подобье проёма дверного,

улочки тихой, двора проходного

или пустого окна.

Только порою прискачет синица,

сон небывалый под утро приснится,

глянет в лицо тишина,