Дун Си - Слова, упавшие в воду. Современная поэзия Гуанси [антология]

Лягушки не станет. Не станет змеи.
А после не станет меня.
Все мы перед смертью привыкли
Могилы скорой страшиться сильнее, чем боли.

Когда проник он? Через щель в окне
или из сумерек отверстых?

Когда на кухне я шкаф газовый открыл,
паук огромный оттуда
на вид ужасный выполз. Затем он тут же скрылся
За трубами водопровода.
Пусть отвратителен он видом и обличьем
И на людей наводит ужас
До того, что даже вспоминать противно.

Но не осталось и следов. Ни пыли или паутины.
Открыл я все шкафы и окна.
Но всё ж никак не удалось прогнать.

Отнюдь не всё в себе мы понимаем. Всё скрытое
таится в нашей жизни.
В тот самый миг, когда о нём забудем напрочь,
Оно нам вдруг напомнит о себе.

В тот год, когда сын Неба из рода Чжу
велел на юг оборотить речные воды,
Река, идущая на север, начала мелеть.
Южан внезапно озарило, с мотыгами спустились к устью,
С предчувствием беды, когда они пустились в бегство,
открылся просчёт, —
по воспоминаниям, речные воды разлились,
при южном ветре обратились вспять.
Мужчины поспешали, едва набросив стёганые куртки,
и больше женщин отступали, всё обнимая свежие цветы,
Всё былое я взглядом охватил, в мгновение — шесть столетий.

В период Хунъу [46] Хунъу — девиз правления императора Чжу Юаньчжана в первые годы установления династии Мин (с 1368 по 1398 г.) стали рыть канал,
и корабли на мель вставали,
Река, текущая на север, не привыкла на юг стремиться,
тем более не может питать речных существ реки, на юг текущей.

В одеждах тёмных девушка в вечерний час погибла,
Тело, как у змеи, на берегу лежит нагая,
с застывшим взором, как у рыб, в лучах закатного светила.

И если в жизни мы ещё способны на чувства,
То девушку прославить я хочу, что ради той реки погибла,
и поныне её душа покоится на дне речном.

Минуя приграничный городок, река разлилась
на простор широкий,
Уверен, поднялась вода в реке, и ночью рыбы
с креветками на самом дне сокрылись,
так что в лунном свете таинственно в воде сверкали
их голов чешуйки.

Едва ли завтра их смогу забыть.
А в мире не только у рыб-креветок будущее есть,
но также есть оно и у реки.
В далёком приграничном городке трудны и горьки одиноких мысли,
Кто б со мною оказался на тёплом пути?
У рыб-креветок из той реки пусть нет гражданства, но есть края родные.

На реке Бэйлю между холмом зелёным и равниной
Увидишь ты тростник густой и стаю птиц речных.
Береговая галька, крабы-плавунцы, трепанги —
Застенчивая первая влюблённость летом,
всё то прекрасное, что дорого тебе.

Когда тростник совсем не шелохнётся,
Ты наконец услышишь птичьи голоса,
так никого не видя,
И таково их проявление чувств. Твоя душа
Тверда, как галька, — избрал ты удалиться
И дал обет всю жизнь скитаться бесприютно,
Но не сдержал — поклялся всё-таки в любви воде речной.

Я стал тем самым человеком в шляпе из соломы в лучах закатных.
Спустился к дамбе и мысли отпустил с речной водой.
Ветер, поднявшись, всколыхнул тростник,
и стая птиц с тоской по дому
скрылась в речной долине.

Вечерний час, я прохожу вдоль коробов строений мрачных.
Двое нищих во дворе куриной ножки половину не могут поделить.
Невидимые глазу крылья высотных зданий ввысь
взмыли до коричных рощ у лунного дворца [48] В китайской мифологии на луне есть коричная роща с лунным дворцом, где обитает небожительница Чанъэ. .
А у дороги рабочими забыта пара касок.
И посреди всего — одна высотка на восемьдесят семь
и пять градусов склонённая на запад.

В день восхожденья к высоте вдруг дождь полил.
Но не было сомнений у меня, что надо подниматься.
Зонт захватив, пустился вновь к подножию гор.
Прекрасно знаю, их вершины населяют ушедшие из мира прежде.

Хризантемы под дождём, одежды тёмные волнуются.
Душу отпусти в полёт! — то после смерти
Восхождение в последний раз.

Крик птичий, подобен грому, лишь сильнее стал.
Теперь в могучий ветер в прекрасный день прозрений
до темноты домой вернуться должен я.

Лишь солнце закатилось, из-за гор на западе
с надрывным криком воронья стая взмыла.
В час этот с жизнью расставалась мать,
её слова невнятны были,
Звала по имени отца, меня.
С полей вернулся я, готовить ужин не было уж сил.
И в животе вороний крик — настолько пусто.
Мать нас звала, а после — на выдохе последнем:
«Не голодна».
И тут уже отец рыданьями зашёлся.
Ещё пронзительней с гор западных кричало вороньё.
Вспугнутых воробьёв на поле опустели гнёзда.
Уже взошла на небе полная луна, из белой стала жёлтой, после — алой.
На свете абсолютно равнодушно всё было к матери моей,
И лишь речные волны вдалеке в вечернем свете заиграли блеском.

Не стоит дознаваться, почему в долине клёнов
красный дождь пошёл,
Не стоит дознаваться, почему он цвета красного.