Дун Си - Слова, упавшие в воду. Современная поэзия Гуанси [антология]

Под вечер многие заходят в кленовую долину,
а дождь идёт всё, туман втекает в павильон средь клёнов.

Дождь красный в красной кленовой роще
мы наблюдали на белом свете этом.

Когда-то девушку в одеждах красных с собою вдаль увлёк,
Её предательство — что эта дождевая влага.

И это пришлось на годы красные,
ночью тёмной в тусклом освещении
Проститься должен с нею.

Придуманными палочками, как ни старайся
не захватишь всей весны
или хотя бы часть весны — сырая слишком.
А если даже ухватить непросто,
жевать и проглотить — не легче. Посему
ты просто выбрось палочки, лишь взглядом в позолоте
сам выбирай, и сколько сможешь выбрать — столько хватит. Да, так,
упорствуй пару дней, и наконец — накопишь опыта,
а говоря иначе, как искушённый человек, ты
этот факт, ни с кем не обсуждая даже, только
ты один, с весной, из книг воспринятой, столкнувшись,
коснувшись дерева весеннего, сорвав цветок весенний,
пойдёшь тихонько, рассудив степенно.
И если б дождь так не был своевременен, то ты и тень твоя
засохли б навсегда, давно бы иссохли
до состояния палочек,
придуманные палочки на деле — похожи на носилки
Но ясно, что на них не всё, что хочешь, можно унести.

Сменив три стула, он состарился,
лишь обернулся — нет уж стула
того, что дорог был ему. Устав, не удержался,
сел в тумане, сев, заметил,
что стула нет того, что был опорой.
И ныне он постарел уже, как сам он говорит, —
вошёл в года. И он, войдя в года,
лишился стульев всех, так что стоять лишь остаётся,
Стоять средь пустоты.
С утра до вечера стоит, как будто ждёт кого-то,
а может, стульев ждёт.
А птицы в клетке до единой все над ним смеются,
он — над ними.
Смеясь, смеясь, в мгновение год минул,
Год новый оболочкой на все прежние похож,
а содержимое становится всё больше незнакомым.
И сердцу хорошо, и глазу. Просмотрит половину,
дальше — лень ему смотреть, глаза закроет, уснёт.

Издалека он, слова ни сказав,
внёс ящик, неведомый мне прежде,
В нём — лето пылкое давности трёхлетней
и явно просрочено на три месяца всего.
Я, поразмыслив, любопытства сдержать не смог,
Тот ящик приоткрыл, хотел взглянуть, узнать, что всё-таки за лето,
в тот самый миг, когда я приоткрыл,
увидел поразительную тайну, — простите, —
эту тайну решительно я не могу раскрыть.
Я тут же затворил уста,
как тут же следом затворил и ящик.
До сей поры тот ящик и поныне там,
лежит средь груды хлама.
Глубокой ночью в час, когда стихает всё, оттуда
Звук доносился неясный, как будто мыши,
разом все объединив усилия, усердно что-то грызли, —
На то похоже очень, пусть и не совсем.
И с этих пор
В любой момент, как ото сна я пробуждаюсь, то непрестанно слышу:
израненное лето всё стонет одиноко.

Об отце, который как шесть лет не с нами,
глубокое воспоминание осталось.
Как он на пенсии, усевшись на диване,
прикрыв глаз левый плохо видящий ладонью
Всё «Голосу Америки» внимал.

Отец — тот,
кто в сорок восьмом году, в июне,
служил в северо-гуйчжоуском ревотряде, как
смог «Голос Америки» настолько полюбить, что
Так не пропускал его ни разу.
До сей поры
Мне это непонятно.
С прикрытым левым глазом внимающего
«Голосу Америки» отца тот образ
Всегда я буду помнить.

Я пуговицу потерял.
Мою одежду
Теперь всё время в каком-то месте
Никак не застегнуть.
И эту пуговку ищу я постоянно,
Мне кажется, всего скорее,
Её уже подняли, унесли.
Теперь, когда людей я вижу,
Им в пуговицы пристально гляжу я,
Да только с виду все они
Чуть-чуть похожи,
Но и не схожи до конца.
Вот с точностью сказать я не могу,
И всё-таки из них моя какая.

На небе собирался ливень.
Быть должен сильный дождь.
Обрадованных много и печальных.
Однако ливень, даже не пройдя,
Уже на всех подействовал серьёзно.
Как странно, не настав ещё, событие
уже произвело эффект.
Дождь польёт, вот-вот случится
настоящий сильный ливень,
ему копиться нужно в высоком небе —
до чего ж непросто дождю пойти.
Он собирает мириады капель.
Неведомо, неясно никому,
насколько же издалека
спускается тот сильный дождь,
что сложно и вообразить.
Какая сила его таким огромным создала, —
Не может взяться он из пустоты,
И ниоткуда он прийти не должен.
Ведь этот сильный ливень
не может не иметь причины.

Теперь
я начал разбирать
свой старенький велосипед
во дворике.
Со скрипом-лязгом
эти старые детали
я по одной снимал, все обойдя,
на одном дыханье
отнёс и сдал на станцию старья
И, взвесив, получил пять медяков.
В руке монеты,
но чувство, что вот-вот расплачусь.
И, видя на земле разбросанные
ржавые железки,
я вспомнил осень ту,
когда со службы
нам принесли отца
останки.

Автобус К1 на остановку прибыл, и люди,
как одна большая стая мальков,
внутрь с шумом хлынули,
замешкал я и очутился позади.
В проходе я невольно был зажат,
стеснённую и суетную жизнь
ты вынужден любить и выносить,
и, руки поднимая, каждой держишь ты поручень-кольцо, —
о, вид совсем как на Христа распятии.
Ребёнок, сидя на руках у матери,
Смотря наверх и указуя на кольца-поручни,
Вдруг громко произнёс:
«Гляди, как много здесь око́в!»
В автобусе раздался смеха рёв.
Смеялись громче всех, смеялись те до слёз,
Кто сам стоял за поручни схватившись.

У Гуансийского университета сел я
В автобус чёрный, идущий в края родные.

Тот человек, что уступил с собою рядом место,
подвинул на сидении предмет —
урну с прахом, накрытую поверху тёмной тканью.
«Садитесь здесь», —
был голос сдавлен и исполнен скорби,
он руку правую прижал к груди.

Усевшись, сомневаться стал я,
Что занял место того, кого уж нет,
А если бы, поднявшись, отошёл, —
туда б пустое время опустилось,
и я всё ехал
на чёрном странном транспорте,
мост миновав, до станции конечной.