Екатерина Полянская - Воин в поле одинокий

Вот такие дела. Обозначив дежурный восторг,
Подбираешь слова, прилипаешь к расхожей цитате.
Типа «торг неуместен» (и правда, какой уж там торг!),
Невпопад говоришь, и молчишь тяжело и некстати.

А потом в серых сумерках долго стоишь у окна,
Долго мнёшь сигарету в негнущихся, медленных пальцах,
Но пространство двора, водосток и слепая стена
Провисают канвою на плохо подогнанных пяльцах.

Ты в седле пригибаешься, ткань разрывая легко,
Чётким ритмом галопа дыханью земли отвечая…
И вскипает июль. И плывёт высоко-высоко
Над смеющимся лугом малиновый звон иван-чая.

Каждый день я мысленно пишу Вам,
Мой бесценный друг и собеседник,
Длинные занудливые письма
С рассужденьем и перечисленьем
И т. п. из N-ского уезда, волости
С заброшенной турбазы,
Где, сгустившись, время застывает
Каплями смолы на медных соснах.
Я пишу, но дело до бумаги
Как-то не доходит: все попытки
Неуклюжи, неточны, неловки.
Слово уплощается, дыханье
Исчезает, чёткий контур мысли
Будто размывается… И, в общем,
Я почти уже не понимаю,
Что сказать хотела, и, опять же, —
Для чего. Но всё-таки сегодня
Я слова увязываю в строчки
И пишу, из вредности, должно быть —
Из привычки всё сводить к абсурду
И самой себе противоречить.

Как живём? Да очень даже просто.
Никому, надеюсь, не мешаем.
Нас никто не трогает. Готовить,
Слава тебе господи, не надо.
Нет знакомых. Связь вполне плохая.
Воздух же, напротив, столь чудесен,
Что порою в памяти всплывают
Строчки о покое и о воле.
Вы в одном из писем размышляли
О природе творчества: таланта
Явно недостаточно, потребна
Сила — непонятно лишь какая.
А по мне — так всё гораздо проще:
Тот, Кто создавал нас, был Творцом, и
Если дал нам образ и подобье,
Стало быть, вложил в нас и способность
К творчеству. Но каждый — ретранслятор
В мире, где кругом — одни помехи.
Чтоб сквозь этот шум поймать настройку
И сосредоточиться, немного
Нам и нужно — лишь покой и воля.

Чем мы занимаемся? Представьте:
Ленимся, но вовсе не скучаем.
Пьём чаёк да слушаем пичужек —
Их на удивление тут много:
Всяких разных чижиков, овсянок,
Пеночек и прочих трясогузок.
Имена их я, увы, не знаю,
Но мила мне эта беззаботность,
Лёгкая естественность полёта
Пусть лишь только видимость И всё же…
Скажете: рефлексы. Не согласна:
Мужество недолгих, хрупких жизней —
Щебетать у смерти под прицелом.
Утром собираем землянику,
Схожую с запёкшеюся кровью,
Нюхаем, любуемся, а после —
Лопаем довольно прозаично.
В озере купаемся. Стрекозы
Шелестят над сонною водою,
То кружась, то резко замирая,
То опять в стремительном полёте
С ярким бликом солнечным играя.
Только вот почувствуешь случайно
Тусклый блеск фасеточного глаза,
Взгляд непроницаемо-нездешний
На себе — и станет как-то зябко.

Вот ещё о жизни: тут недавно
Мы с трудом пристроили котёнка.
Принесли его с помойки дети —
Он один в живых остался чудом.
Мы бы взяли в город, да куда нам!
Нас и так соседи еле терпят.
Приняла его библиотекарь.
Ежели ещё в селеньях русских,
В нищей полувымершей деревне
Искры милосердия остались,
То они вот здесь — в библиотеке,
Той, куда почти никто не ходит,
Да ещё, быть может, в местной школе,
А больницу тут давно закрыли.
Впрочем, я в патетику впадаю,
А хотела-то сказать всего лишь,
Что, пристроив этого беднягу,
Все мы были счастливы безмерно
Целый день, — а это очень много.

Муж нашёл занятье — ловит рыбу
И обратно в воду выпускает,
Сын растёт и девочке соседской
То кидает мячик, то — воланчик.
Ну а я брожу себе бесцельно
Между сосен с риском заблудиться
(Тут мои способности известны),
Или же — сижу в траве, и только
Лишь смотрю, и даже не читаю.
Наблюдала как-то за шмелями
Целый час — и мне не надоело:
Так они серьёзны, и спокойны,
И поглощены своей работой.
А над ними — бабочки. Их танец —
Лёгкое, беззвучное мерцанье —
Был исполнен радостного смысла,
Вечно ускользающей улыбки.
Словно цель у всех иная вовсе,
Нежели простое выживанье,
Продолженье рода или вида,
Словно им доподлинно известно,
Почему и для чего всё это,
Словно бы основы мирозданья
Держатся трудом их терпеливым,
Равно как беспечным этим танцем.
Помните, Вы как-то мне писали
Об одном художнике, который
Обречён был, точно знал диагноз.
И, однако, продолжал работать
Каждый день — упрямо и спокойно.
Он, конечно, умер. Но в картинах
Смерти не осталось и в помине.

Вот и всё: в траве сидел кузнечик,
Обречённый маленький маэстро.
Он был отрешён и вдохновенен,
И в признанье нашем не нуждался
В такт ему вздыхал высокий ветер,
Трепетала робкая осина,
Замирал восторженно орешник,
И, казалось, небо наклонялось,
Чтобы лучше слышать музыканта.

Не зову. Звучало бы издёвкой
Или же формальностью пустою
Это приглашенье. И, к тому же,
К странствиям во времени я больше
Склонности имею, чем в пространстве.
Оттого-то и на расстоянье
Вы мне ближе, впрочем, как все те, кто
Дороги действительно. Простите,
Если утомила. И на этом
Остаюсь — неведомо на сколько —
Искренне ничья, неважно где, но
В каждой из вполне чужих вселенных
Помнящая Вас —
Екатерина.

Стих подпирал. Он должен был явиться,
Он был готов к рождению вполне.
Как всякой Божьей твари, угнездиться
Для оной цели нужно было мне.

Домой нельзя, там оседлают сходу,
Но — не беда: полно кафе окрест…
Зашла в одно, а там полно народу.
И все едят. И нет свободных мест.

В другом — невыносимо, беспрестанно
Гремел динамик, слух терзая мой…
А третье было мне не по карману.
Я плюнула и побрела домой.

На кухне — звон и резкий визг соседки,
А в комнате — счастливый теле-сон.
И, пометавшись, будто волк по клетке,
Я потихоньку выскользнула вон.

На набережной села на ступени,
Но, видно, неудачен был момент:
И страж порядка, полный подозрений,
Навис и попросил мой документ.

Ну что ж — с собою паспорт, слава богу.
Всмотрелся. Криминала не нашёл:
Сижу, пишу… Взглянул довольно строго,
Но — разрешил. И с важностью ушёл.

И снова я распутываю нити,
Хватаю ускользающий кураж…
Вдруг чей-то голос: «Выпить не хотите?» —
И пальцы выпускают карандаш.

Оглядываюсь: пара пожилая,
Уже «под газом», но ещё — вполне,
Друг друга через слово посылая,
Усердно ищет истину в вине.