Екатерина Полянская - Воин в поле одинокий

День звенит и стрекочет, кружится, мерцает, мелькает…
Только перед закатом, когда в золотой полусон
По стволам разогретым смолистые капли стекают,
Приплывает сюда на резных парусах махаон.

Он неспешно плывёт, и, как чистая радость, искрится,
Так несуетно-царственен и от забот отстранён.
Всё встречает его: и цветов изумлённые лица,
И гуденье шмелей, и беспечных кузнечиков звон.

С каждым вздохом крыла отлетает он выше и выше,
Свет вечерний дрожит над моим неподвижным плечом.
И взрывается время, мешая небывшее — с бывшим.
И душа вспоминает. И не понимает — о чём.

Нынче ветер всё свищет и свищет
Во дворе нашем ночь напролёт,
Словно что-то забытое ищет,
Безнадёжно кого-то зовёт.

То в метельном столбе закружится,
То присядет на ветхий карниз,
То испуганной снежною птицей,
Вверх рванётся, обрушится вниз,

То притихнет у стенки колодца,
То с размаху ударит в окно,
Застучит, через щели прорвётся,
И засвищет опять про одно:

«Что ты делаешь здесь, в этой клетке,
Где работа, да сон, да беда,
Варишь суп, жить мешаешь соседке,
Коридором бредёшь в никуда?

Вспоминай, вспоминай, моё сердце,
Погляди же в окно, погляди!
Чёрной лестницей, узкою дверцей
Поскорее ко мне выходи!

Я верну тебе прежние силы,
Свет улыбки, былую красу,
Я тебя подхвачу легкокрыло,
Далеко-далеко унесу.

Выходи!..» — обрывается резко,
Сумрак плотен и словно бы сжат,
За колышущейся занавеской
Запотевшие стёкла дрожат.

Время утренней серой щебёнкой
Засыпает ночную вину,
И лишь только дыханье ребёнка
Нарушает мою тишину.

Он кормит воробьёв и голубей
У пристани на каменной ступени,
И кажется лицо его грубей
И сумрачней в мерцанье светотени.

Нетрезв, оборван и весьма помят,
Он крошит хлеб неловкими руками.
Скользит и уплывает его взгляд
Скорлупкой по воде меж облаками.

Он крошит хлеб и курит «Беломор»,
И пахнущие сыростью речною
Обрывки слов и прочий мелкий сор
Взметаются у ветра за спиною.

Хватают птицы крошки и куски,
От жадности дерутся что есть силы…
И вдруг взлетают разом — высоки,
И — легкокрылы.

Будь я кровью чуть-чуть пожиже
Да слегка погибче спиной,
Я, конечно, могла бы выжить,
Даже если — любой ценой.

Я, конечно, могла бы тоже,
Я могла бы — да не смогла
Пережить, потом подытожить
Миллиграммы добра и зла.

Я могла бы и то, и это,
Я вписалась бы в круговерть.
Я могла бы не быть поэтом
И не знать, что такое — смерть.

И не спрашивала б гадалка,
Не глядела бы долго вслед:
— Страшно, милая? Или — жалко?
— Нет, не жалко. Не страшно. Нет.

Жизнь и впрямь — без ума, оттого-то с упорством маньяка
И хватает за горло… Но только и я — не проста:
И, как зверь, притворяясь подранком, уводит собаку,
Я её увожу в снежно-белое поле листа.

Ну а там всё — моё, там я с каждою строчкой сильнее,
Там я снова в седле, и уже не боюсь ничего.
В чистом поле листа мы ещё повстречаемся с нею,
И почти что на равных посмотрим ещё, кто кого.

Но когда мы сойдёмся, и хрустнут упрямые кости,
И застынет слеза на морозном и хлёстком ветру,
Я шепну ей: «Послушай, мы обе — случайные гости
Во вселенной чужой, на чужом бесконечном пиру.

Громоздятся и рушатся строчек неровные кручи,
И бумажного поля остры ледяные края…
Только мы — горячи. Без ума, говоришь? Так-то лучше.
Так-то лучше, сестрица… родная… голубка моя!»

Мимо бабок сегодняшних, тёток вчерашних,
Мимо громких скандалов и тихих обид
Самолётик на тоненьких крыльях бумажных
Прямо над головами прохожих летит.

Он всё выше летит над земными трудами,
Над бескрайней бедой, над безмерной виной,
Над антеннами, крышами и проводами,
Над земной суетой и печалью земной.

Без руля, без мотора, без должной сноровки
В неизвестность запущенный детской рукой,
Он летит — ненадёжный и странно-неловкий,
Обретая в полёте высокий покой.

Что остаётся, если отплыл перрон,
Сдан билет заспанной проводнице?
Что остаётся? — Казённых стаканов звон,
Шелест газет, случайных соседей лица.

Что остаётся? — дорожный скупой уют,
Смутный пейзаж, мелькающий в чёткой раме.
Если за перегородкой поют и пьют,
Пьют и поют, закусывая словами.

Что остаётся, если шумит вода
В старом титане, бездонном и необъятном,
Если ты едешь, и важно не то — куда,
Важно то, что отсюда, и — безвозвратно?

Что остаётся? — Видимо, жить вообще
В меру сил и отпущенного таланта,
Глядя на мир бывших своих вещей
С робостью, с растерянностью эмигранта.

Что остаётся? — встречные поезда,
Дым, силуэты, выхваченные из тени.
Кажется — всё. Нет, что-то ещё… Ах, да! —
Вечность, схожая с мокрым кустом сирени.