Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

В глазницы обугленных окон
Глядится холодный восход,
Молчат на проспекте широком
Автобусы, вмерзшие в лед.

Он видит, седой и бессонный,
Не сдавшийся воле судеб,
Застывшие автофургоны
С голодною надписью «Хлеб».

Он, гневом и болью пронизан,
Глядит сквозь клубящийся чад —
И капли по ржавым карнизам,
Как слезы скупые, стучат.

Познавший огонь, и усталость,
И голод, и злую тоску,
Он всю свою силу и ярость
К последнему копит броску.

Мне годы запомнятся эти,
И вот он встает предо мной,
Сквозь смерть, сквозь блокаду — к Победе
Пришедший со всею страной.

Он снова в отменном порядке,
И чудится мне, будто он,
Как дальнего детства тетрадки,
На линии весь разграфлен.

Пойдем на Васильевский остров,
Где вешние ночи светлы, —
Нас ждут корабельные ростры
И линий прямые углы.

Он прямоугольный, как прежде,
Как встарь, разлинованный весь, —
Ни пьяный, ни даже приезжий
Вовек не заблудится здесь.

Пусть трезвым с дороги не сбиться,
Пусть пьяных не кружит вино, —
На острове том заблудиться
Одним лишь влюбленным дано.

Там спят облака над мостами
До утренней белой звезды,
Бензинным дымком и цветами
Полночные пахнут сады.

И вновь над Университетом,
Над Стрелкой, где воды молчат,
Горит, неразлучный с рассветом,
Неправдоподобный закат.

Давай здесь побродим, побудем,
Под эти пойдем небеса,
Где бродят счастливые люди,
Свои растеряв адреса.

Вконец исчиркав тощие блокноты,
Неся вчерне готовую статью,
Я возвращался из пехотной роты
В армейский тыл, в редакцию свою.

Остановилось наше наступленье
Совсем недавно.
Я шагал с утра
Через врагом сожженные селенья
И обезлюдевшие хутора.

В сырых сугробах утопал проселок,
Но поступь у меня была легка:
Я горд был тем, что маленький осколок
На днях плечо царапнул мне слегка.

Царапинка почти и не болела,
Но сам себе казался я тогда
Обстрелянным, уверенным и смелым —
Такими и берутся города.

И вот к реке спустился холм пологий.
Перед мостом на заливном лугу
Собака у обочины дороги
Искала мины в мартовском снегу.

Невзрачная, косматая дворняга —
Из тех, что лаем охраняют двор...
За ней понуро, осторожным шагом
Ходил солдат, немолодой минер.

Порой она, смешную морду хмуря,
Копала снег и тявкала слегка, —
Здесь тол — недобрый зверь в железной шкуре —
Забился в нору, сжавшись для прыжка.

И подходил минер со щупом длинным
Сторожким шагом в чуткой тишине.
Рядами обезвреженные мины
Лежали у кювета в стороне.

И вдруг, как будто бы припомнив что-то,
Как будто горькая беда стряслась,
Прервав свою привычную работу,
Печально выть собака принялась.

Так на задворках, в лад ночной метели,
Стараясь небо довести до слез,
К покойнику, к печали и потере
Кудлатый деревенский воет пес.

Я подошел.
Тоскливый вой собачий
Над миром заминированным плыл.
«С чего бы это — воет, будто плачет?» —
Я у минера старого спросил.

«Война, — он молвил. — Тут не до приплода,
А и собаке жаль своих детей.
Щенков пришлось нам в прорубь кинуть, в воду —
Чтобы работать не мешали ей».

Был разговор дорожный наш недолог.
Сапер умолк и, наклонясь слегка,
Собаке бросил сахару осколок —
Из собственного скудного пайка.

Ее погладил он по шерсти рыжей,
Чтоб смолкла, успокоилась она.
«Ищи! — тоскливо ей сказал: —
Ищи же!
Всем солоно приходится.
Война».

Я дальше шел. А в стороне пустая
Маячила деревня средь полей,
И воронье кружилось, оседая,
Как хлопья черной копоти, над ней.

И небо хмуро на меня глядело,
Как будто был я в чем-то виноват.
И вьюга вдруг пришла и загудела,
В кустах завыла на собачий лад.

Снег был белее госпитальной ваты.
В белесой, грустной, снежной полумгле
Не прежним шагом, не молодцеватым
Я шел по отвоеванной земле.

И думал я теперь под стоны вьюги,
Что на войне дороги нелегки
И что мои военные заслуги
Пред Родиной не так уж велики.

Весеннею ночью туманной,
Минуя огни и мосты,
Буксир номерной, безымянный
Тяжелые тянет плоты.

Усталый, он дышит неровно,
Тревожен осипший гудок, —
Он должен сосновые бревна
Доставить по графику в срок.

И где-то у нового моря,
Где пахнут полынью холмы,
В пустынном, безлесном просторе
Возникнут дома до зимы.

И, может быть, в вечер осенний,
Пьянея теплом и вином,
Справляющие новоселье
Совсем и не вспомнят о нем.

Не вспомнят, что где-то сквозь темень,
Не званный на праздничный пир,
С плотами по водной системе
Идет безымянный буксир.

Пусть так. На людей не в обиде
Бессонный старик рулевой.
Весь мир ему с мостика виден,
И в нем он — участник живой.

Он в мире и жданный, и званый:
Бессменной частицей труда
Навек он вошел, безымянный,
В плотины, в мосты, в города.

Не мудрствуя и не лукавя,
Ведя свою жизнь по прямой,
Он знает, что счастье не в славе,
А просто в работе самой.

Все запасы покоя истрачены мною давно,
А дорога крута, и в пути отдохнуть не дано.
С каждым шагом полней раскрывается мир предо мной,
Беспокоя меня красотою своею земной.

Каждый куст придорожный и каждый пути поворот
Тихо просится в душу и слова ответного ждет;
И ответа ища, и весеннею песней дыша,
От земной красоты вырастает и крепнет душа.

Лепестки их чисты и невинны,
А в подводной бессолнечной мгле
Стебли их присосались к земле,
Будто шланги из жирной резины.

Тянут донного ила отстой...

Я люблю еще больше их, зная,
Что за сила таится земная
За девической их красотой.

В коттедже на краю села
Пастушка юная жила.
За ней ухаживал селькор,
Непобедимый, как линкор.

Они, не ведая невзгод,
Не раз ходили в культпоход.
Был близок их законный брак...
Но не дремал коварный враг!