Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

Он поднял. Прочел на сосуде:
«Здесь влага — волшебней вина,
Бессмертно-счастливейшим будет
Ее осушивший до дна».

В кусты он отбросил находку,
Промолвив себе самому:
«Добро б там вода или водка,
А счастье такое — к чему?
Коль смертны все люди на свете —
Бессмертья не надобно мне...»

И дальше побрел по планете
С надеждою наедине.

В лохмотьях, в немыслимой рвани,
Побрел он за счастьем своим.
Всплакнули инопланетяне,
Следившие тайно за ним.

Им стал по-семейному близок
Мудрец, не принявший даров, —
И Землю внесли они в список
Неприкосновенных миров.

Вьются в дворике больничном
От рассвета дотемна
Воробьишки и синички —
Поднебесная шпана.

Из-за зерен, из-за крошек
Ссорятся они, — а всё ж
Злых, коварных, нехороших
Ты меж ними не найдешь.

Спорят птахи-недотроги,
Подымают кутерьму, —
А потом замрут в тревоге,
Не понятной никому.

И по общему решенью
Вдруг взмывают в высоту, —
И земные отношенья
Забывают на лету.

Дождь с утра. Разбилась чашка.
Неприятности — кругом.
Гибнет новая рубашка
Под электроутюгом.

Ты в окно глядишь на тучи,
Говоришь, что всё — не впрок,
Говоришь, что невезучий
Нынче выдался денек.

«Радуйся таким печалям, —
Возражаю я тебе. —
Мелочами, мелочами
Платим пошлину судьбе».

В старом фильме совсем молодые
По экрану артисты снуют,
На пригорки взбегают крутые,
Довоенные песни поют.

И костры разжигают в долине,
И дурачатся, прячась в тени,
И не знают герой с героиней,
Что на пенсии нынче они.

Значит, молодость не отмерцала
И навеки осталась при них...
Мы подсматриваем из зала,
Как целует невесту жених.

Вместе с ними и мы торжествуем,
У чужого пригревшись костра, —
Мы ведь тоже в былом существуем,
Но никем не заснята игра.

Припомнится давний мотив,
Базарная, нищая песня, —
И, душу за шкирку схватив,
Уносит тебя в поднебесье.

Уносит от писем и книг,
От прочных земных декораций,
От мнений, которым привык
Уверенно повиноваться.

Без груза надежд и тревог
На несколько тайных мгновений
Возносишься ты, как дымок
Над пеплом своих достижений;

Не к свету и не в темноту,
Не в райскую тишь и отраду, —
Возносишься в ту высоту,
Где даже и счастья не надо.

На вокзалы надежд и стремлений,
На мечтаний твоих города
Оседали песчинки мгновений,
Наползали барханы-года.

Что обрушилось, что там осталось,
Что хранит сокровенная глушь?
Призадумайся. Все мы под старость
Археологи собственных душ.

Пусть вонзается памяти заступ
В глубину спрессовавшихся дней:
Может, в прошлом и нечем похвастать, —
Но грядущее станет видней.

На задворках эпох и на свалках забытых событий
Бродит мудрый историк — и ждет небывалых открытий.
В его памяти книги большими лежат штабелями,
О минувшем он пишет, то черня его, то обеляя.

А история длится, отвергая каноны и схемы.
Мы творим ее сами, — выходит, историки все мы.
Только жаль, что свой век оценить мы при жизни не сможем:
Том XX прочтут те, которые нас помоложе.

Бормочет вода за кормою,
Волна набегает на мель;
Закат полукруглый над морем —
Как вход в межпланетный тоннель.

И город, в сиянье вечернем
Встречающий ночи приход,
В таинственно-вечном значенье
Отсюда душе предстает.

Как встарь — золоченые шпили
И мирные окна вдали...
А что, если не уходили
Все те, что навеки ушли?

И может быть, если вглядеться, —
С залива увидеть смогу
Друзей довоенного детства,
Что ждут меня на берегу?

Явились из тьмы сокровенной —
И молча на пирсе стоят,
И в должное время мгновенно
Подхватят причальный канат.

У мирного домашнего огня
Со мной присядьте на закате дня —
Об Осторожном выслушайте басню.
Он для себя построил прочный дом;
Один, один он поселился в нем —
Ведь одному живется безопасней.

Грабителей он ждал со всех сторон, —
Поэтому стальные брусья он
Вмонтировал в оконные проемы;
Он врезал в дверь четырнадцать замков,
Чтоб от двуногих оградить волков
Свои единоличные хоромы.

Казалось бы, от всех дурных гостей,
От всех воров, от всех плохих вестей
Он защищен средь своего уюта...
В тот вечер спать он преспокойно лег, —
Но выпавший из печки уголек
Бедняга не приметил почему-то.

Он был разбужен дымом и огнем,
И понял, что покинуть нужно дом,
Что на учете — каждое мгновенье...
Но не сумел он выйти за порог,
Поскольку дверь открыть никак не мог:
Ключи он перепутал от волненья.

...Тогда решил он выпрыгнуть в окно,
Он выломать хотел решетку, — но,
Внося в вопрос итоговую ясность,
Скажу: когда бы ожил мой герой,
Он сам бы вам признался, что порой
Чрезмерная опасна безопасность.

На вазе — флейтист, окруженный врагами,
Стоит, бессловесную песню слагая.

Пусть он безоружен и жизнь быстротечна, —
Поет его флейта о радости вечной.

Себя он от гибели не защищает, —
Убийцам он душу свою завещает.

«Сегодня меня вы убьете, убьете, —
А завтра слова к моей песне найдете!

Плясать — не впервые и петь — не впервые
Под музыку мертвого будут живые.

В меня свои стрелы нацельте, нацельте, —
А я вам — на флейте, а я вам — на флейте!

Убейте, сожгите и пепел развейте, —
А я вам — на флейте, из пепла — на флейте!»

В старом сквере у вокзала
Доживает дни
Одуванчик запоздалый,
Выросший в тени.

На него ты глянешь мельком,
Чтоб забыть навек, —
А состав, минуя стрелки,
Ускоряет бег.

Но, быть может, из-под спуда
В день твоих невзгод
Тот цветок случайным чудом
В памяти всплывет;