Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

Есть бездомные ночлеги,
Птичий утренний галдеж...
Радуйся, что в этом веке,
А не в будущем живешь.

Лежит, обложенный подушками,
Полурасставшись с полусном;
Очки с расставленными дужками —
Как краб на столике ночном.

Читать и мог бы — да не хочется,
Ничто не манит, не влечет —
А память, вкрадчивая склочница,
Ведет обидам пересчет.

Он наугад включает радио
У изголовья своего...
Потерянное что-то найдено
Не им — но кем-то для него.

Того уж нет на свете гения,
А все ж мелодия — жива.
И льется умиротворение,
Не воплощенное в слова.

Плывет Земля на малой скорости
Сквозь медленные времена,
И ни болезней нет, ни горестей —
А только музыка одна.

В поэзии он не бунтарь и не пахарь,
Скорее — колдун, неожиданный знахарь;
Одним он казался почти гениальным,
Другим — будуарно-бульварно-банальным.

Гоня торопливо за строчкою строчку,
Какую-то тайную нервную точку —
Под критиков ахи, и охи, и вздохи —
Сумел он нащупать на теле эпохи.

Шаманская сила в поэте бурлила,
На встречи с ним публика валом валила,
И взорами девы поэта ласкали,
И лопались лампы от рукоплесканий.

И Слава парила над ним и гремела —
Но вдруг обескрылела и онемела,
Когда, его в сторону отодвигая,
Пошла в наступленье эпоха другая.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И те, что хулили, и те, что хвалили,
Давно опочили, и сам он — в могиле,
И в ходе времен торопливых и строгих
Давно уже выцвели многие строки.

Но всё же под пеплом и шлаком былого
Живет его имя, пульсирует слово, —
Сквозь все многослойные напластованья
Мерцает бессмертный огонь дарованья.

Нет, с Музою — не как с женой
Или с подружкой шалой, —
С ней — будто со своей виной
За час до трибунала.

И стоит ли кивать на рок,
Вникать в чужие козни, —
Без них приходит строгий срок
Самооценки поздней.

Откуда-то его окликнул кто-то.
Он обернулся — никого вокруг.
Молчит полузасохшее болото,
Безмолвна высь, безлюден летний луг.

Он испугался —
вдруг я сумасшедший?
И долго брел среди немых полей,
Все голоса живущих и ушедших
Перебирая в памяти своей.

Потом припомнил путник одинокий,
Смиренной благодарностью объят,
И отчий дом, и день былой, далекий,
И матери прощальный взгляд.

«Ты будешь съеден и забыт», —
Быку сказал прохожий.
А бык в ответ ему мычит:
«Ты будешь съеден тоже.

Мудрец ты или идиот,
Богат ты или беден, —
Когда настанет твой черед,
Ты тоже будешь съеден.

К тебе, не постучавшись в дверь,
Придет мадам Кончина;
Для посещения, поверь,
Отыщется причина.

И вот тогда, и вот тогда
Свершится дело злое, —
Ты будешь съеден навсегда
Огнем или землею.

Обоих нас на все века
Забудет мирозданье...
Пока, товарищ мой, пока —
До скорого съеданья! »

Томик дряхленький, без переплета,
Я листал у прилавка — и вот
Отделилось от томика что-то
И в недолгий пустилось полет.

Я малютку-бумажечку поднял,
Удивился на старости лет:
Из былого мне прислан сегодня
Довоенный трамвайный билет.

Не помят он и выцвел не очень,
Обозначена четко цена...
Может быть, он еще не просрочен
И зовет меня в те времена?

Там четверка по Невскому ходит,
Там еще патефоны в чести,
Там гитары гавайские в моде, —
Побывай там, душа, погости.

Погости — и к друзьям довоенным,
К незабвенным друзьям загляни.
Их при встрече узнаешь мгновенно, —
Постареть не успели они.

Память, минувшее унаследуй,
Помни сентябрь сорок первого года!
Друг мой, не веровавший в победу,
Жизнь за Отчизну бесстрашно отдал.

Это теперь незрячим и зрячим
Видно сквозь годы, что в отдаленье
Май сорок пятого нам маячил
В дни самых горестных отступлений.

Ну а тогда не каждый, не всякий
Верил, что злую силу осилим, —
Но, не колеблясь, в час контратаки
Жизнь был готов отдать за Россию.

Память людская, все унаследуй, —
Помни о тех, кто давней порою
Просто за Родину, не за победу,
Пали смертью героев.

Художник шагал по дороге.
Навстречу, в июльской пыли,
Тащились вчерашние боги,
Изгнанники неба брели.

Поникшие крылья в заплатах, —
Теперь не витать в облаках,
Широкие нимбы помяты,
Надменные лбы — в синяках.

Сказал им художник негромко:
«Прошу к моему шалашу!
Я, братцы, на радость потомкам,
Сызмáльства картины пишу.

Я запечатлеть вас намерен
Такими, как есть, без прикрас;
Я в вас — вознесенных — не верил,
Но верю в низвергнутых вас».

Картину — и слева, и справа —
Ругали нещадно, и вдруг
Подкралась к художнику слава,
И все изменилось вокруг.

Заказчики в студию рвутся,
А боги, не зная границ,
Повсюду глядят с репродукций,
С журнальных и книжных страниц.

Завален художник работой —
Теперь он не канет на дно,
Торжественным нимбом почета
Чело его озарено.

И все же, с подспудною грустью,
Он припоминает порой
Скитания по захолустьям
И день невозвратно-былой,

Когда он в одежде убогой,
В истертых до дыр башмаках
Шагал немощеной дорогой,
Витая мечтой в облаках.

Среди могил во мгле осенней,
При свете тусклого костра
Старик — придурковатый гений —
Пилил на скрипке до утра.

Он сам себе казался юным,
Спланированным на века, —
Но отсыревшим старым струнам
Была нагрузка нелегка.

И слушала концерт нелепый
Сентябрьская ночная мгла;
Дремали каменные склепы —
Кладбищенские терема.

«Уйди, — ему шептала осень, —
Вконец простынешь, чудачок!»
А он чихнет, ветвей подбросит
В огонь — и снова за смычок.