Евгения Баранова - Номинация «Поэзия»

Где ты был, когда отец шёл под жёлтыми абрикосами, горной дорогой, степными минами?

В спину глядели дула винтовок американского производства. Солнце Кабула и Джелалабада солнце глядело ему в глаза. Солнце мальчиков выровняло в ряды.

Где ты был, когда после седьмого урока били за гаражами?

Ржавое время сжалось до ободка прабабушкиного колечка, которое мама достала однажды из коробки с иголками, выкройками, тесьмой и открытками двадцатилетней давности, и сказала — вот, хотели, чтобы тебе досталось.

С тех пор ношу, не снимая, точно бабушка смотрит зорко из небесного синего леса.

Всматриваюсь до рези в глазах в линию горизонта, и так далеко до города и до лета, что внутри прорастает тоненькое, живое. На траве моей тёмный свинцовый иней.

Каблучками порчу рыжую краску, ржавую краску пола (гляньте, давно не красили и с веником не ходили). Дили-дили, а сегодня я в длинном платье в ярких пунцовых розах. Голос мой будет звенеть подобно малому колоколу с самой вершины звонницы. Сонную одурь стряхиваю, становлюсь возле зеркала и рисую лицо — взрослое и красивое. Голос мой скоро будет звенеть под потолком с побелкой, слезающей клочьями.

Отче, я обещаю, что буду им петь в горе и в радости, в залах с бархатным занавесом, в комнате с засаленными обоями. Буду всматриваться в лица, больные и бледные после долгой тяжелой ночи. Отче, я обещаю, что буду думать не о том, как красиво стою на сцене; а как давно они не видели солнца, не открывали лучам глаза.

Время идти. Выхожу медленно, качаясь на тоненьких каблучках. Стану петь, что звонче пенье жаворонка, звонче…

Я пойду по Москве, Отче. Я пойду по Москве рыдать, Отче, потому что рябью по лицам первого ряда сороковые прошли, шестидесятые, девяностые.

И вот дожили до двухтысячных, правнуков вырастили, потеряли и радость, и смысл, и зрение — а перед ними стоит девочка в платье в пунцовых розах и звонким голосом поёт, что небо весной красотою полнится, и пеньем жаворонка, и прочих небесных птиц трелями.

Когда песня моя прозвенит и кончится, то пройтись бы по полу мокрым веником.

Так виновата, Отче, так виновата, Отче, что меня слушают и не верят.

Почему мальчик, с которым сидели в пропахшем мочой подъезде и пили рябину на коньяке, каждый день приезжает к заводской проходной на красном трамвае с дребезжащими заиндевевшими окнами? Окриком толстой кондукторши с фиолетовой проседью, сыростью демисезонных ботинок начинается утро. Муторно слушать механический голос, объявляющий остановку, пока на ладони считаешь сдачу.

Почему мальчик, который носил куртку из коричневого кожзама и тяжелые ботинки, надевает рабочий комбинезон и заходит в цех, где воздух горячее, чем июль в Краснодарском крае? Раньше думала, что в плеере Джим Моррисон будет петь вечно и никогда не умолкнет, не сдастся и не заплачет.

Почему мальчик приходит домой, а дома пахнет тоской и супом? Жена говорит, что не дозвонилась маме, что картошка под крышкою выкипает, что в пятницу нужно платить за садик, и что без счёта и слёз, и ссадин. За фанерной стеною лаёт сторожевая. У тебя на ладонях раны не заживают, а скоро красить забор на даче.

Почему мальчик, с которым гуляла в тринадцать или в четырнадцать, вырос, а я осталась?

Ищите Анну на конечной трамвая номер четыре, где обочина в жёлтых сугробах и чёрных лужах, у второй проходной, на которую в шесть утра очередь незнакомых друг с другом, собранных вместе по случаю, недомыслию, обстоятельствам.

Ищите Анну на бульваре Доменщиков, в переулке Сталепрокатчиков, на площади Металлургов, среди фонарей и пивных ларьков, магазинов, в которые ходят все жители микрорайона. Может быть, и Анна купила у грустной сорокалетней продавщицы двухсотграммовый кусок колбасы, половинку чёрного и бутылку советского лимонада в стеклянной бутылке — «Буратино» или «Крем-сода»? «Буратино» или «Крем-сода»? Не разобрать. Но продавщица не помнит Анну, она глаз от кассы не поднимала.

Ищите Анну там, где горят над городом трубы сталепрокатного, где стоят над городом здания администрации и медсанчасти, где трамвайные рельсы заканчиваются, истончаются.

Ищите Анну среди женщин с голубыми губами, идущих, словно на казнь

Но когда всматриваюсь в их лица хмурые, озабоченные предстоящим долгим, тяжёлым временем, собираясь с силами