Евгения Баранова - Номинация «Поэзия»

Дядя Ваня думает: скоро ты бля прекратишься скоро ли бля скоро
бля так устало болеть так болеть устал, что лучше бы положили на операционный стол
и вырезали
из меня
меня
мне ничего
не оставив.

А что думают
молодожёны,
в пыли июня,
в выжженном воздухе
стоя,
в разнотравье,
в тщательно вычищенных ботинках,
в белом платье,
напрокат взятом
на два дня?
И один день уже миновал,
весь вышел —
от беспрестанно трезвонящего телефона,
от полных пакетов из виноводочного отдела,
оттого, что миски салатов выставлены на стол.

Я хочу, чтоб меня море в янтарь одело,
я хочу, чтоб меня в янтарь одело,
так хочу, чтобы море в янтарь одело,

по течению
понесло.

Я шла, радуясь солнцу, упругому шагу,
новеньким босоножкам — и вдруг поравнялась
с женщиной в длинном плаще из непромокаемого материала,
с женщиной в вязаной шапке,
в очках, замотанных изолентой.
И никого с ней — ни рядом, ни в отдалении.
Мы встретились взглядами, а над нами цвела черемуха,
распространяя запах, сладкий и нестерпимый.
Как мы выдержали, не заплакав, а прошли мимо,
мимо друг друга, мимо панельной пятиэтажки,
мимо детской площадки, мимо звонницы
Святителя Спиридона, затканной липовым цветом,
листами весенними, тоненькими прожилками?
И тогда я решила, что буду писать про неё всеми словами,
которые выучу по книжкам и словарям, по письмам и разговорам —
правильными словами, самыми верными и выразительными,
отточенными и резкими.

На женщине сапоги синие и резиновые,
но на всё здесь — май и Господня воля —

как будто шла она морем Генисаретским,
как будто шла она морем Генисаретским,
как будто шла она морем Генисаретским,

гладкой седой водою.

в открытую форточку
дует.

до новой
осени.

Так беру книгу с нижней полки в букинистическом магазине
и чувствую
острый запах
времени — лепестков бесцветных когда-то ярко-жёлтой герберы,
так не идущей
к их двухкомнатной квартире с окнами
на проспект Победы,
на синие клумбы,
на тополиные кроны,
на чёрные провода.

Наугад открываю книгу,
ни верлена,
ни йейтса не разбирая.

Здесь памятью пропитан каждый метр —
бредут мальцы, не сдавшие экзамен,
молочной смеси нет в универсаме.
А где-то там, внизу, мне двадцать лет.

Расшатаны перила, вымыт двор,
Апрашка, семь утра, соленья в банках,
но я несу в горсти муку и манку,
и страшно не войти живой в метро.

Иду по стружкам, брошенным к ногам,
молочным лужам и говяжьей крови —
когда настанет время колоколен,
себя я по кирпичику раздам.

Теперь гляди — мы выжили в дефолт,
ходили вместе с первого по третий,
и небо в сизом ультрафиолете,
и журавлей плывет бесшумный флот.

Есть сто рублей — мне нечего терять,
куплю у бабки молоко и ливер,
и будут маяки гореть в заливе,
и будут маяки глядеть в меня.

На Малой Невке божий тихий снег.
Я клею пластырь к каждой новой ранке.
Безвременье вскипает в коммуналке.
И дочке скоро будет двадцать семь.

неделя неотключенной воды —
отмытые каёмочки от чая.
и крылышек стрекозьих различаю.
я на лице отчётливей следы.

сервант заставлен нажитым добром,
оставленным до времени хозяйкой.
фужеры первомайские не взяли
в квартиру новую и с лоджией во двор.

оставили меня, чтоб горевала.
но я хожу бессонной, но не квёлой.
на через комнату протянутых верёвках
развешаны цветные покрывала.

Мы трясёмся в старом вагоне с коричневыми сиденьями, исцарапанным полом,
друг на друга не глядя. Мы читаем надписи, попавшиеся на глаза —
безлимитный тариф для вашего телефона,
конкурс видеороликов социальной рекламы,
что делать, если вами обнаружен подозрительный или
бесхозный предмет
меняй мир к лучшему
меняй мир к лучшему

Подумать только — через пять миллиардов лет
у тебя не будет солнца,
у меня не будет солнца,
а будет только воздух, пахнущий гарью.

Следующая станция — Ленинский проспект,
переход на станцию
Площадь Гагарина.