Александр Городницкий - Избранное. Стихи, песни, поэмы

С утра и перед сном,
То явственней, то глуше
Блокадный метроном
Стучится в наши души.
И, кажется, вот-вот,
За этим непременно
Истошно заорёт
Тревожная сирена.
Спокойно за окном,
Но, надрывая уши,
Блокадный метроном
Стучится в наши души.
Неправда, что сейчас
Становится он тише,
Поскольку кроме нас
Никто его не слышит.
Рассудку вопреки,
К былому люди глухи.
И мы лишь, старики
Седые и старухи,
Из тех, кто уцелел
По милости Господней,
Кто меж забот и дел
Живёт ещё сегодня,
Идущие во тьму,
Всё слышим стук негромкий.
Прислушайтесь к нему,
Наивные потомки!

Гулко ухнет снаряд по соседству,
Обрывая тревожные сны.
Мы не знали счастливого детства,
Невесёлые дети войны.
Только пайка замёрзшего хлеба
Да сгоревший родительский кров,
Да грозящее бомбами небо
В перекрестии прожекторов.
Мне недолго, похоже, осталось
Жить в беспамятной этой стране.
Почему лишь сегодня, под старость,
Те года вспоминаются мне?
Мертвецы, что привязаны к санкам,
Артобстрела свистящий полёт,
Замалёванный серым Исаакий
И дымящийся ладожский лёд,
Позабыты в дневной круговерти,
На рассвете мешают мне спать,
Обдавая дыханием смерти,
Что в затылок мне дышит опять.

Колыбельная на три такта.
Отлетающей стаи крик.
Вспоминаешь про детство? Так-то,
Это значит, что ты старик.
В календарь и на паспорт глянь-ка,
Вспоминая далёкий год.
Эту песню негромко нянька
Над тобою в ночи поёт.

Довоенные бодры марши,
Молодая шумит листва.
Солнце красной косынкой машет,
Уплывая за острова.
Там костюмы другой эпохи,
Там газеты сулят беду.
И оркестра глухие вздохи
В Соловьёвском слышны саду.

Колыбельная на три такта
Возвращает меня назад,
На родную мою Итаку,
В мой покинутый Ленинград.
Там баюкает спящих вьюга,
Там морозная бирюза.
Обними же меня, подруга,
И в мои загляни глаза.

Ты увидишь в них синь залива
Довоенных забытых лет
И зелёное пламя взрыва,
И прожектора дымный свет.
И когда по ночному тракту
Я отправлюсь к себе домой,
Колыбельную на три такта
Мне вдогонку негромко спой.

Река времён бежит вперёд,
И, память отнимая,
Уходит невская вода,
Но помню хорошо,
Сороковой далёкий год,
И праздник Первомая, –
На демонстрацию тогда
Я с папою пошёл.
Дорогу, память, приоткрой
Воспоминаньям детским,
Туда, где майскою порой,
Забава для зевак,
Над тёмно-красною стеной,
Над консульством немецким,
Возник тогда передо мной
Огромный этот флаг.
Ещё нам Гитлер был не враг, –
Мы дружбу с ним водили,
Поскольку поняли не вдруг,
Что нам фашист – не друг.
Я помню красный этот флаг,
И круг посередине,
Где чёрной свастики паук
Вцепился в этот круг.
Тот век уходит, невесом,
И новый век вначале,
Давно уж нет в живых отца,
Но вновь, из года в год,
Меня один и тот же сон
Преследует ночами,
И вытираю я с лица
Холодный липкий пот.
Он утром тает, словно дым,
Но к ночи – снова рядом.
Его, покуда не умру,
Не позабыть никак:
Как будто вправду над моим
Любимым Ленинградом
Победно реет на ветру
Фашистский этот флаг.

Только утро холодное глянет,
От напрасных уставший трудов,
Вспоминаю былых моих нянек
Из далёких тридцатых годов.
Тех, что песенки пели мне тонко,
И большим мне желали расти,
И крестить собирались жидёнка,
Чтоб невинную душу спасти.

Повязав по-крестьянски платочек,
И щеку подпирая рукой,
Спой мне, нянька, про алый цветочек,
Про огонь, что погас за рекой.
Там ненастная в окнах погода –
Предвещанием близких потерь,
Там в канун сорок первого года
Новогодняя воет метель.

Времена к миновавшему глухи.
Вой сирен затихает вдали.
Где теперь вы, родные старухи,
Что ушли с многогрешной Земли?
Мне судьбе возражать – не по чину, –
Утирайся, молчи и терпи.
Спой мне, нянька, опять про лучину,
Про коней, что гуляют в степи.

Усталые уймитесь нервы,
Тоска ночная, не лютей.
Июль далёкий сорок первый,
Эвакуация детей.
Тот жаркий месяц бестолковый,
Когда подальше от беды
Эвакуировали школы,
А также детские сады.
Понять мы не сумели сути
Тупых начальственных затей.
Я был тогда один из сотен
Поспешно собранных детей.
Гремели встречные составы.
Через тревожную страну,
Согласно плану, что составлен
Ещё на Финскую войну,
И малолеток, и младенцев, –
О мамах сколько ни рыдай,
Отправили навстречу немцам, –
Под Новгород и на Валдай.
Я помню месяц тот проклятый,
От дома нашего вдали.
Тянулись мимо медсанбаты,
Обозы медленные шли.
Та сессия Господня гнева
Могла не кончиться добром:
На западе горело небо,
Катился орудийный гром.
И тени чёрные метались
Среди прожекторных сетей,
И выкрасть матери пытались
Своих испуганных детей.
Фронт приближался неуклонно,
И каждый был, конечно, рад,
Когда последним эшелоном
Нас возвратили в Ленинград.
Там шли по улицам солдаты,
Мерцала тусклая заря,
И чёрной траурною датой
Пришло восьмое сентября.

Годовщину начала блокады
Отмечаю осенней порой.
Отблеск зарева под облаками
И сирены пугающий вой.
Там на улице запахи гари,
И блестит позолотой листва,
И деревья на нашем бульваре
Не спилили ещё на дрова.
Там прожекторов синие сети,
И на подступах ближних бои.
Там пока ещё живы соседи,
И родители живы мои.
Пахнет кровью, огнём и железом,
Горьких сводок скупая строка,
Но пока ещё хлеб не урезан,
И воды ещё вдоволь пока.
И прогноз предстоящих событий
Не дано нам узнать наперёд,
Где нельзя из парадного выйти,
Где на улицах трупы и лёд.
Где навязчивый стук метронома
Подтверждает твоё бытиё,
И сгорит в феврале вместе с домом
Довоенное детство моё.
И шепчу я, те годы итожа,
Над бетоном кладбищенских плит:
«Не пошли нам, всевидящий Боже,
То, что выдержать нам предстоит».

Недели первые блокады,
Бои за Гатчину и Мгу,
Горят Бадаевские склады
На низком невском берегу.
Мука сгорает. Над районом
Дым поднимается, высок,
Красивым пламенем зелёным
Пылает сахарный песок.
Вскипая, вспыхивает масло,
Фонтан выбрасывая вверх.
Три дня над городом не гаснул
Печальный этот фейерверк.
И мы догадывались смутно,
Горячим воздухом дыша,
Что в том огне ежеминутно
Сгорает чья-нибудь душа.
И понимали обречённо,
Вдыхая сладкий аромат,
Что вслед за дымом этим чёрным
И наши души улетят.
А в город падали снаряды,
Садилось солнце на залив,
И дом сгоревший рухнул рядом,
Бульвар напротив завалив.
Мне позабыть бы это надо,
Да вот, представьте, не могу –
Горят Бадаевские склады
На опалённом берегу.