Александр Городницкий - Избранное. Стихи, песни, поэмы

День над городом шпиль натянул, как струну,
Облака – как гитарная дека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.
Им не надо бояться бомбёжки ночной,
Сухари экономить не надо.
Их в эпохе иной обойдёт стороной
Позабытое слово «блокада».

Мир вокруг изменился, куда ни взгляну.
За окошком гремит дискотека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.
Завершились подсчёты взаимных потерь,
Поизнетилось время былое,
И противники бывшие стали теперь
Ленинградской горючей землёю.

Снова жизни людские стоят на кону,
И не вычислить завтрашних судеб.
Ленинградские дети рисуют войну,
И немецкие дети рисуют.
Я хочу, чтоб глаза им отныне и впредь
Не слепила военная вьюга,
Чтобы вместе им пить, чтобы вместе им петь,
Никогда не стреляя друг в друга.

В камуфляже зелёном, у хмеля в плену,
Тянет руку к машине калека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.
И соседствуют мирно на белом листе
Над весенней травою короткой
И немецкая каска на чёрном кресте,
И звезда под пробитой пилоткой.

Чем хуже слышен шум из-за окна,
Тем прошлое доступнее для слуха.
Вот за стеной снаряд ударил глухо,
И вспомнится, что эта сторона
Опаснее другой при артобстреле.
Отбоя утешительные трели
Меня освобождают ото сна.
Частотная всё ýже полоса.
Я не пойму, о чём шумят соседи.
Друзей, уже ушедших, голоса
Меня торопят к прерванной беседе.
Глубинами времён отражена,
Наперекор сейсмической науке
Взрывная возвращается волна,
Забытые напоминая звуки,
Переполняя ветхое жильё,
Отпущенные сокращая сроки,
И умерших родителей упрёки
Стучатся в сердце старое моё.

Этот мальчик из бронзы, стоящий на рыжем граните,
В материнском платке и поношенных валенках старых, –
Неразрывно связали теперь нас незримые нити, –
В нём себя узнаю я, когда подхожу к пьедесталу.
И зимою, и летом, весной, и в осеннюю пору,
Этот мальчик стоит стоит у распахнутой настежь кабины.
А водителя нет. Провалившись в апрельскую прорубь,
Навсегда он ушёл в ледяные крутые глубины.
Вспоминая про голод и грохот осадных орудий,
Будет жить этот мальчик, случайно оставшийся целым.
Никогда о водителе он о своём не забудет,
Что по льду его вёз под бомбёжкою и под обстрелом.
Смерть за ними гналась по глубокому шинному следу.
Он сказать бы спасибо водителю этому должен.
Им спасённые дети увидели праздник Победы,
А водитель безвестный до этой победы не дожил.
Догорает над Ладогой алое пламя заката.
Не пугают меня никакие болезни и старость.
Этот бронзовый мальчик, в платок материнский закутан,
Это я. Я не вырос. Я вечно таким же останусь.

Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав её немцам без боя.
Голос сирены, поющей тревожно,
Камни, седые от пыли.
Так бы и мы поступили, возможно,
Если бы чехами были.

Горькой истории грустные вехи,
Шум пискарёвской дубравы.
Правы, возможно, разумные чехи –
Мы, вероятно, не правы.
Правы бельгийцы, мне искренне жаль их, –
Брюгге без выстрела брошен.
Правы влюблённые в жизнь парижане,
Дом свой отдавшие бошам.

Мы лишь одни, простофили и дуры,
Питер не выдали немцам.
Не отдавали мы архитектуры
На произвол чужеземцам.
Не оставляли позора в наследство
Детям и внукам любимым,
Твёрдо усвоив со школьного детства:
Мёртвые сраму не имут.

В шумном потоке сегодняшних буден,
Вспомним далёкие беды,
Цену высокую не позабудем
Этой нелёгкой победы.
И осознать, вероятно, несложно
Лет через сто или двести:
Всё воссоздать из развалин возможно,
Кроме утраченной чести.