Александр Городницкий - Избранное. Стихи, песни, поэмы

Когда ветра весенние задуют,
Напомнив, что не вечны холода,
Я еду вновь на Ладогу седую,
Где непрозрачна тёмная вода.
Где бледное негаснущее небо,
Светящее из глубины веков,
Над нами опрокидывает невод
Золототканых низких облаков.

Былая память непосильным грузом
Ложится в основание строки.
Не здесь ли нас в воде по самый кузов
Из Питера везли грузовики?
Апрельский лёд, невидим и непрочен,
Нам расставлял воронки на пути.
И всё-таки я выжил среди прочих,
Кому от смерти повезло уйти.

Благодарю водителя и Бога.
Вовек того не позабуду дня,
Когда по льду нелёгкая дорога
Дорогой жизни стала для меня.
Не потому ли в сумрачном апреле,
Когда заря рисует миражи,
Я возвращаюсь к ладожской купели,
Рождение второе пережив?

Выходя на перрон Ленинграда,
Осознать я сумел за года,
Что недоброе слово «блокада»
Зарифмовано с ним навсегда.
Не поверит в спокойное небо,
Не вернёт довоенный покой,
Тот, кто к пайке замёрзшего хлеба
Прикасался дрожащей рукой.
На глазах нам не высушить влаги,
Не забыть этих горестных мест,
Где на окнах полоски бумаги, –
Повсеместный Андреевский крест.
Никуда мне до смерти не деться –
Снова сводят сирены с ума.
В лёд блокадный вморозила детство
Непроглядная эта зима.
Он не может смотреться иначе,
Этот город – седой инвалид.
Я о нём, изувеченном, плачу,
За него моё сердце болит.
В двадцать первом столетии бурном
У него неизменная стать, –
Петроградом или Петербургом
Для меня ему больше не стать.

Тает в часах песок.
Вся голова в снегу.
Чёрствого хлеба кусок
Выбросить не могу.
Не понимает внук
Мой полуночный бред.
Шепчут смеясь вокруг,
Дескать, свихнулся дед.
Вынь мне из сердца боль,
Мой ленинградский Бог,
Чтобы муку и соль
Не запасал я впрок,
Не угождал беде
В мире, где тишь да гладь,
Веря, что чёрный день
Может прийти опять.

В облаках невесёлых серых
Обещание скорой стужи.
Над Парижем сидят химеры,
А над Питером ангел кружит.
Привести бы могли примеры
Наши прадеды или деды:
Над Парижем сидят химеры,
Навлекая на город беды.
И от них никуда не деться
Под трёхцветным французским флагом –
По Полям Елисейским немцы
Маршируют гусиным шагом.
Парижане стоят, бедняги,
Не поднимая взора,
А над Питером реет ангел,
Защитив его от позора.
Там в холодной лежат могиле
Не желавшие немцам сдаться
Земляки мои дорогие,
Убиенные ленинградцы.
Дистрофии их жгла зараза,
Был их город огнём охвачен,
Но ни разу они, ни разу
Помышлять не могли о сдаче.
Не забыли они о чести,
Не снимали руки с винтовки,
И лежат они нынче вместе
На заснеженной Пискарёвке.
И, как символы разной веры,
Меж собой поделивши ранги,
Над Парижем сидят химеры,
А над Питером реет ангел.

Поминальные серые доски.
Неизбывная горечь утрат.
Здесь лежит Николай Ремидовский,
Пискарёвка, семнадцатый ряд.
Под землёю он спит непробудно,
Но, прошедшие через века,
Оживают блокадные будни
На страницах его дневника.
Дом сгорел, и квартира сгорела,
Детский смех не звенит во дворах,
Но не голод и не артобстрелы
Вызывают тревогу и страх.
Под прицелом осадных орудий
В голодуху блокадной поры
Так жестоки становятся люди,
Что вчера ещё были добры.
«Как же так, – сокрушается Коля, –
Почему это всё? Почему?
От рождения, дома и в школе,
Нас учили совсем не тому».
Юный автор не дожил до лета,
Умерев на пороге весны.
Под плитою, что снегом одета,
Спит и видит он вкусные сны.
Сколько памятью душу ни рань я,
Не забуду той чёрной зимы.
Не пошли нам, Господь, испытанья,
Чтоб другими не сделались мы!

Здравствуй, время моё молодое,
Задержись хоть на пару минут.
Над холодною невской водою
Громыхает победный салют.
Как подобие артподготовки,
Он торжественным гулом поплыл
Над окопами Невской Дубровки,
Над травой пискарёвских могил.

Он соцветия яркие множит,
Рассыпая букеты огня
Над могилами тех, кто не дожил
До весёлого майского дня.
Там родители наши и деды
В безымянных могилах лежат,
И не знают они, что победа
Наконец-то пришла в Ленинград.

Не забыть, как задолго до мая
Канонадой гремел горизонт.
Там сходились, блокаду ломая,
Ленинградский и Волховский фронт.
Не забыть орудийные вспышки
Той далёкой блокадной поры.
И спешат к парапету мальчишки,
Как спешили когда-то и мы.

Под салюта редеющим дымом,
Переживший немало утрат,
Пусть мужает мой город любимый –
Петербург, Петроград, Ленинград.
Не забудем те давние беды.
Не стареет во все времена
Этот праздник Великой Победы,
За который платили сполна.

Дует ветер холодный с оста
В неприветливом январе.
День Блокады и Холокоста
Совпадают в календаре.
Полагаю, что неслучайно:
Для того, кто стал сиротой,
Это стало суровой тайной
Из войны позабытой той.
Мне те дни вспоминать непросто, –
Лучше я о них помолчу.
В день Блокады и Холокоста
На столе я зажгу свечу,
Вспоминая пустые миски,
И блокадный крутой мороз,
Вспоминая родных и близких, –
Всех оплакать – не хватит слёз.
И неведомо чувство мести
Обожжённой моей душе,
Где повязаны нынче вместе
Пискарёвка и Яд Вашем.

Я побывал на кладбище немецких
Солдат, убитых в памятной войне,
Открытом, вопреки желанью местных
Властей, в озёрной этой стороне,
Близ Новгорода. Маленький посёлок
Среди лесной болотистой земли.
Сюда с утра туристов невесёлых
Автобусы сегодня привезли.
Никак не думал, говоря по правде,
Что здесь я буду снова, чёрт возьми!
Сюда я в сорок первом был отправлен
С другими ленинградскими детьми.
Дошкольные забывшиеся были,
Голодные военные года.
Нас, помнится, под Вишерой бомбили,
Мы под вагоны прятались тогда.
А на могилах зажигали свечи,
И раздавался иноземный плач,
И митинга торжественные речи
Переводил старательно толмач.
И отыскать родителей желая
Скорее, при букетах и венках
Вокруг толпа стояла пожилая
Со старенькими снимками в руках.
На снимках безмятежно улыбались
Лихие парни – кровь да молоко.
От них жетоны ржавые остались,
В которых разобраться нелегко.
В пороховом рассеявшемся дыме
От жизней их не отыскать концов.
И горько дети плакали седые
Над найденным пристанищем отцов.
Живых и павших – всех мне было жаль их,
Хотя прекрасно я соображал,
Что если бы они здесь не лежали,
То я бы, вероятно, здесь лежал.
Потом уснуть не мог я до рассвета.
И месяц, умиравший за окном,
Светился, как зависшая ракета,
Над железнодорожным полотном.