Иосиф Гальперин - Краткая история присебячивания. Не только о Болгарии

Не будем сейчас говорить про Россию с ее 100 миллионами жертв общественных пертурбаций прошлого века: считая революции, бунты, первую мировую, гражданскую войну, голодоморы, раскулачивания и ссылки, расстрелы и лагеря, вторую мировую войну, развязанную Сталиным против конкурентов, послепобедный голод — и опять ссылки и лагеря. Скажем лишь, что почему-то свобода от тоталитаризма, практически бескровно доставшаяся России в начале 90-х годов, теперь все меньше видна. А тоталитаризм — во-от он! Может быть, дело в том, что основные гекатомбы пришлись на те времена, когда о свободе от всевластия государства уже и не мечтали? И первой открывшейся стала свобода насыщения?

Если так, то стоит учесть, что освобождение от прежних условий, державших в определенных рамках хищничество, не требует усилий, отдельных от низвержения властей, а свобода созидания, роста требует подкормок и подпорок. Дайте хотя бы пресловутую «удочку» и не отбирайте ее с первым же уловом! Без государственной и общественной системы поддержки личности крепнут мафиозные структуры, они присваивают государственные функции, а личности не спешат быть независимыми. Благоприобретатели свободы 90-х постарались обнести колючей проволокой свою завоеванную площадку, им не важно, под какой идеологией. В любом случае, под маркой заботы о культуре они имеют в виду лишь обоснование своей легитимности, колючую проволоку от распространения самостоятельных мыслей.

Впрочем, в Болгарии это немного по-другому, тут мафиози не сумели полностью овладеть площадкой, не создали единый силовой клан. Она в Евросоюзе — самая бедная, былые ее ресурсы не востребованы. Внутри же соцлагеря ее «барак» не был угрюмым и голодным, пользуясь монополией на овощи-фрукты-вино (все — в сравнении. Например, с Нечерноземьем России). И патерналистские склонности многолетнего вождя Тодора Живкова (его летняя резиденция до сих пор эффектно смотрится в парке над Сандански, примерно на одной высоте с Плоски) позволяли — в рамках дозволенного! — развиваться образованию и культуре. Впрочем, рамки были схожими с советскими, в Пловдиве, рядом с античным театром, мы видели памятник музыкантам, художникам и писателям — жертвам тоталитарной системы.

Но открылись запретные плоды проклинаемого ранее Запада, конкуренция с ними поколебала привлекательность своей культуры у молодежи, а свобода труда и передвижений, как и отсутствие гарантированного спроса на продукцию, переместила эту молодежь за границы. По некоторым подсчетам, из семи с небольшим миллионов граждан Болгарии два миллиона работают за ее пределами. Думаю, понятно, что в той Европе, оказавшейся доступной, выше нормы социального комфорта. Библиотеки и школы утратили свою монополию и возможную болгарскую аудиторию…

Вот и пекарня на углу за школой, «кангу» Митки у тротуара. Един хлеб, една баница, интернет, моля… Объясняю: хотя болгары в целом говорят «хляб», в нашей местности произносится «хлеб», возможно — македонское влияние. Банница — это слоеный пирог с сирене, мягким сыром типа брынзы, любимый Любин завтрак пишется по-болгарски с одной «н», здесь вообще не пишут двойных согласных. Эстонских союзников по НАТО это должно обижать! «Моля» — пожалуйста. А еще пекарь Митко принимает платежи за интернет и кабельное ТВ, потому что его жена Румяна, работающая в нашем почтовом отделении и прирабатывающая кассиром всевозможных платежей, может отлучиться — разносить корреспонденцию или по хозяйству.

Обратно опять через площадь. Мимо кметства, перед которым заботами Софии устроен сквер с фонтаном и золотыми рыбками. София — это не столица, в данном случае, а наш кмет. Недавно ее выбрали в очередной раз, хотя была активная кампания ее соперника. Но София делом доказывает свою управленческую хватку, выбив в области новый асфальт на семь километров дороги, подведенной от магистрали внизу. Теперь вот бетонирует некоторые проезжие улицы, надеюсь, и до нашей, по которой в гараж заезжаем, очередь дойдет в этом году.

Площадь покрыта булыжной мостовой. Благодаря ей состоялся еще один подвиг Софии. В горах за деревней какая-то фирма заготавливает лес, лесовозы ездят через Плоски, через площадь по булыжникам, которые не рассчитаны на такую тяжесть и передают давление на водопровод в земле. Трубы лопаются. София, когда не получилось официально запретить проезд лесовозов, устроила на площади баррикаду, правда, не совсем обычную и характерную только для здешних мест: приехал самосвал и вывалил груду мрамора. Это мраморный карьер, расположенный на километровой высоте между Плоски и Илинденци, внес весомый вклад в борьбу. Лесовозы, конечно, ездить продолжают, но водопровод чинится за счет их компании. Может, и на дороги остается…

Вокруг площади несколько магазинов и кафе, не все открыты в буднее утро, в трех все равно сидят посетители. Клуб пенсионеров и маленькое кафе в том же доме в это время еще обычно закрыты. Мужчины собираются отдельно, женщины — отдельно, Любу несколько раз звали, проходя мимо дома, «на кафе» — так здесь называют кофе. А меня сейчас вот Румен остановил, спрашивает, почему не хожу. Как объяснить, что дело даже не в привычке пить чай и по возможности дома, а и в том, что продвижению знания болгарского разговорного языка мешает моя продвинутая глухота. В наших местах говорят, как деревенские жители во всем мире, тем более пожилые, обычно громко, но быстро, за ними не успеваю, тем более — в компании. Хотя корни слов, если расслышать и подумать, обычно знакомы, а с грамматикой можно справиться при помощи Любы.

Румен этот, в отличие от двух тезок, упомянутых выше, не бизнесмен и не проповедник, хотя был и учителем, и владельцем кафе, ныне закрывшегося из-за нехватки посетителей на всех. Этому Румену, как он сам гордо объясняет, 81-й год, а он с друзьями уже выпил два «пиринского». Да и я бы с удовольствием, но тут между мной и пивом поднимается давление. А Румену здоровье позволяет, он с радостью тренирует знание русского языка, повторяя падежи. Читать может легко, а вот говорить — подзабылось. Говорить он умеет, недаром был корреспондентом «Дойче велле» когда-то, а до того и директором нашего училища, и областным инспектором по преподаванию географии, даже в Москву ездил повышать квалификацию.

Каждый, кто с нами разговаривает, старается подчеркнуть личное отношение к Русии. Думаю и я, встретив, допустим, вдеревне под Уфой француза, постарался бы до него донести, чем мне нравится культура этой страны, чтобы ему, по моему мнению, стало приятно. Разница в том, что я бы не стал говорить «братушка». Нам с Любой по наследству досталось тепло — и от войск Александра Освободителя, и от Алеши-солдата, стоящего теперь над Пловдивом. В наследстве этом — энергия когдатошних усилий и жертв по достижению свободы, пусть и не полной и не своей.