И Кафаоглу - Современная греческая проза

– Мама, – закричал ребенок, – посмотри!

Своим малюсеньким пальчиком он указал на заднюю часть банки.

– Посмотри! – повторил он. – Маленький человечек… Как оловянный солдатик… потому что, погляди! у него не хватает одной ноги!

Они оба постояли и посмотрели на человечка в темно-сером костюме, который походил на сардин, постольку трепетал в воде вместе с ними.

– Но все же, – сказал ребенок, – оловянный солдатик был ненастоящим, а вот этот… вот этот – живой…

– Нет, – ответила мать, выкладывая на тарелку сардин, – он не живой – он смертельно свежий.

Ему было бы приятно, если бы дома встречали, ждали, когда он придет с работы. Поэтому он всегда звонил в звонок у входной двери. Вызывал лифт, пытаясь удержать сумки на плече. В маленьком зеркальце у входной двери лицо его было всегда улыбающимся и приветливым. На пятом этаже он обнаруживал, дверь его квартиры заперта, нужно было позвонить и в дверной звонок тоже и стоять в ожидании с тяжелыми сумками наперевес. Сам того не видя, он знал, что лицо его было по-прежнему приветливым, что он все еще улыбался.

Дверь открывалась, слышались торопливо удаляющиеся шаги, тень от какой-то одежды мелькала на краю его поля зрения и исчезала. Его ждала пустая комната. Свет был зажжен, одноногая вешалка зимой склонялась под тяжестью висевших на ней пальто, а летом стояла с пустыми крюками, словно сухое дерево. Нагруженный сумками, с улыбкой на устах, он недоуменно смотрел перед собой.

Ты мне за это заплатишь, вот что говорил ему дом. Ты мне за это заплатишь, вот что говорила ему комната. Но он не терял своего хорошего настроения. Опускал сумки на письменный стол, словно спешивался, спускаясь с коня, и большими прыжками продвигался дальше по коридору. «Магда, – кричал он. Магда!» Тишина. Ну, хорошо, а где же собака, она-то чем занята, почему же она не бежит ему на встречу с лаем и радостными прыжками?

Собака спала под кухонным столом. Заслышав его шаги, он приподняла одно веко и снова его прикрыла. На электрической конфорке стояла пустая кастрюля с одной ложкой спагетти, прилипшей ко дну. А ну-ка, посмотрим, что у нас в холодильнике. Контейнер с сыром пустой, внутри прилипли желтые крошки. Гнилой помидор. А ну-ка, съедим тост. Пакет с тостами оказался пустым.

Что-то вроде рычания послышалось из глубины дома. Он вышел в коридор и прислушался. Затем встал перед спальней и толкнул дверь. Просунул голову в щель и попытался вглядеться в темноту. Шторы были зашторены. Атмосфера была удушающей. Магда лежала на кровати и курила.

«Хочешь, выйдем сегодня куда-нибудь, прогуляемся?» – спросил он ее от двери.

Магда затянулась сигаретой, ее огонек осветил черные глаза и тут же погас.

«Сходим в кино или куда-нибудь поужинать? Рыбы поедим. Что скажешь?» – настаивал он.

«Оставь меня в покое», – оборвала она его глухим голосом и вскочила на ноги.

Значит, опять она плакала, вот в чем дело, сказал он про себя. Она потянула его за рубашку. «Ты мне противен», – сказала дрожащим голосом. Казалось, она готова в него плюнуть. Лицо ее было обезображено от плача, а в руках она держала истрепавшуюся бумажку. «Забери это», – сказала она ему и толкнула его со всей силы.

Он покачнулся и оперся о стену. Он не чувствовал себя раздраженным. Опустив бумажку в карман, он ходил из комнаты в комнату, словно исследовал незнакомый дом. Он был рассеян, но обращал внимание на мелкие подробности. На кухне капало из крана, на чердаке стучала какая-то забытая ставня. Вообще ему было неловко передвигаться по дому, когда она выходила из себя. Но ему некуда было больше идти. Это был его дом. Это был их дом. Он открыл балконную дверь и вышел на веранду.

Не бери в голову, говорил он про себя, не бери в голову. Он достал оборванную бумажку из кармана. Я одна в своей постели и думаю о тебе… Целую тебя везде… Остальное было не прочесть. Целую тебя везде – вот что вывело Магду из себя. Он посмотрел на цветы в горшках, на нежные побеги, раскачивающиеся в вечернем свете. В глубине души он был романтиком. Как бы ему хотелось снова вывести ее на прогулку после крупной ссоры, снова пережить ту страсть, испытанную в первый месяц их знакомства! Заниматься любовью, и чтобы она впивалась в его тело и трепетала, а в глазах ее чтобы он видел только своей собственный взгляд, чтобы там отражался бы только он один, его мечты, его желания, словно огромный ракушечный завиток поглощал бы и уничтожал ее, в то время как он сам поднимался ввысь – цельный, превосходный, исключительный мужчина, которому не нужно мечтать, потому что все, чего бы он ни пожелал, становилось явью, мужчина, который ничего не желает, потому что сам является воплощением любого желания.

Маленькая серая птичка подлетела, уселась на горшок с базиликом и посмотрела на него. Посмотрел на нее и он, чувствуя, как к нему подступает головокружение. Птичка расправила крылья и взлетела. Недолго посидела на бельевой веревке, а затем снова легко вспорхнула и исчезла. Он посмотрел на одежду, висевшую на веревке. Две пары его носков, один лифчик Магды, желтая блузка. И вдруг его охватила меланхолия. Эта одежда, сохнувшая рядом… Годы могли бы идти своим чередом, они бы постарели, они бы умерли. Одежда их сохла бы рядом, одновременно надувалась бы от дуновения ветра, беззаботно развевалась бы в их маленьком подернутом волнами раю, единственном, который был им знаком, единственном раю, который был возможен.

Хватит. Нужно было подумать о чем-то другом, как-то отреагировать. Он закрыл глаза и вспомнил маленькую гимнастку, с которой познакомился несколько дней назад, ее маленькие незрелые грудки, ее крепкую попку. Он завел с ней беседу, но так и не смог уговорить ее сходить с ним в бар чего-нибудь выпить. Даже телефончик не осмелился у нее попросить. И вероятнее всего он больше никогда бы ее не увидел. Как там ее звали? Даже и это он не удосужился узнать. Назовем ее, скажем, Ольга. Прекрасно, Ольга… Он пошел назад в прихожую, открыл ящик стола, начал искать ручку и бумагу. Затем вернулся на веранду, сел за столик и начал писать большими круглыми буквами: