И Кафаоглу - Современная греческая проза

«Это невыносимо, что мы так далеко друг от друга и не занимаемся любовью в эту самую минуту! Ольга».

Он сложил бумажку, снова прошел в прихожую, потянул свой пиджак и положил записку во внутренний карман.

«Я пойду выйду за сигаретами», – крикнул он. Он был уверен, что в тот самый миг, когда послышится звук закрывающейся двери, она помчится обыскивать его пиджак. Он подождал минутку, опершись о дверной косяк. «Тебе чего-нибудь принести?» Тишина. Он открыл дверь и вышел на улицу с победоносной улыбкой. И все-таки он неисправимый романтик, сказал он про себя.

Наш отдел мы называем салоном. Потому что свинья не может умереть просто так, от удара молотом. Подходишь к ней, а она все понимает. Тогда она нервничать начинает. Визжит, страдает. Это как человека зарезать. Но не из-за этого ветеринары ножи запретили. От страха, говорят, тело жидкость выпускает. Токсины. Мясо потом несъедобное. Отрава.

Грузовики приезжают два раза в неделю. Они спускают животных на землю, приносят им кукурузу и сою. Оставляют на целый день, чтобы те к месту привыкли. На следующий день выстраивают их в ряд и водят по ферме. Те расслабляются. Катаются по траве. На следующее утро, как только свиньи наклоняются к корыту с кормом, проходит электрический разряд и их постигает преждевременная кончина. Потом мы подбираем трупы и относим их в соседнее здание. Там за дело берутся коллеги. Сдирают с них шкуру, разделывают. Я не знаю. Я работаю в салоне. Мое дело в том, чтобы свиньи забылись, пока не получат удар током.

Однажды в понедельник водитель приехал с почти что пустым кузовом. «И не говорите, – сказал он, – свиноферма сгорела». Он закурил: «Беконом пахло на несколько километров». Ребята засмеялись. «Я только этих и успел погрузить. Есть еще одна ферма в трех часах езды. Оттуда будем теперь возить». Мы принялись разгружать животных. Было их около двадцати. «Но сначала хозяева должны договориться. Следующую партию я привезу через десять дней».

Машина уехала, мы засучили рукава. Согнали свиней в один угол. Среди них были и малыши. Они стояли и раздували ноздри. Я вывел их на травку, распустил по загону. Затем нас созвал бригадир. Сказал, что нам надо было держать животных до следующей поставки. Раз уж следующая партия запаздывала, ребята из соседнего здания попросили дать им отпуск. Я посмотрел на свиней. Счастливчики: десять дней.

В тот же день в обед собрал нас начальник отдела кадров. Все желающие из салона, говорит, могут тоже взять отгулы. Почти все исчезли. У меня не было причин уходить. Осталось нас два человека. Мы должны были сидеть здесь все десять дней, а свои отгулы получили бы потом. Свиньи балдели. Уже со второго утра они чувствовали себя, как дома. А мы ничего не делали. Наполняли корыта кукурузой, меняли воду. Коллега полдня матчи смотрел. Он еще и небольшой холодильничек с пивом притащил. Пил и переключал каналы. Я вытащил на улицу скамью и сидел там. Дни стояли прекрасные, солнце и ветерок, да гора напротив, зеленая, как огромный куст мяты. Я листал книгу. Она была моего племянника, я обнаружил ее в своей куртке. Это был китель цвета хаки, так что парень иногда брал его поносить. Каждый раз, когда он ее возвращал, в кармане обнаруживалась какая-нибудь книга. На обложке было написано «Омар Хайям. Рубаят». Солнце. Чуть поодаль поросята играли, боролись друг с другом. Я подошел с корытом, наполненным кормом, и они набросились на него, как голуби на площадях. На четвертый день я уже научился их различать. Мой коллега даже носа не высовывал. За животными ходил я. Мы гуляли, я спереди, они – пищащей ватагой сзади. Школьная экскурсия.

Однажды вечером я запер их в домике на ночь. Был там один непослушный поросенок. Он смотрел на меня. Пятачок у него был влажный. Я схватил его и запихнул внутрь. На следующее утро он никак не выходил. Я покормил остальных и распустил их побегать. Зашел в домик и встал перед ним. Это была девочка. Один глаз черный, другой – голубой.

«Что такое? – спросил я ее. – Гулять не хочешь? – протянул руку. – Давай!»

Она подошла. Опустила морду в мою ладонь и лизнула. Она была совсем маленькой, всего несколько месяцев. Я ее погладил. И тогда мне захотелось дать ей имя. Мне это желание показалось естественным. «Буду звать тебя Мария», – сказал я. Она посмотрела на меня и сказала «хрю!» Мы вышли на солнце. Я сел на скамью и раскрыл книгу. Это было как в воскресенье в Национальном саду. Мы дали поросятам мячик. Внутри он был пустой, набитый пшеницей. Он был дырявый, так что пока катился, по дороге из него сыпались зерна. Поросята таскали его туда-сюда, а затем принимались трескать корм. У них было два дня жизни. Рядом со мной усаживалась Мария, словно большая розовая кошка.

Следующую ночь я вертелся в кровати. Думал о животных, которые прошли через мои руки. Я оттащил тысячи трупов на бойню. Никогда мне в голову не приходило, что кого-то из них я мог бы спасти. В конце концов, говорил я себе, они умирают спокойно: два дня игр, еды, а затем моментальный конец.

Но в три часа ночи я проснулся. Сердце быстро колотилось. Свет вокруг был желтый, как сыр. Я отдернул занавеску. Полнолуния не было, но луна была насколько большой, что походила на тыкву, подвешенную к окну. Чуть поодаль храпел коллега. Я откинул простыни. Взял ключи от ворот, набрал в пакет пива. Спустился к домику с поросятами. Они спали. Все, кроме одного. Я отодвинул задвижку, Мария вышла. Я задвинул ее назад, и мы отправились в путь.

У фермы было два входа. Один выходил на шоссе, оттуда нам доставляли животных. Другой вел к горе. Мы поднимались час. Вышли на поляну. В глубине светился город. Тишина. Я проследил взглядом линию Млечного пути. Мария свернулась у моих ног. За много веков до этого дня, за тысячи лет, ее предки, дикие свиньи с медвежьей шерстью, охотились по ночам, убивали отшельников и путешественников в горах, таких, как эта. Я погладил ее по голове. Открыл пиво. Достал из куртки книгу. Встал, взобрался на камень. Луна-тыква светила на меня, как прожектор. Я громко прочитал:

Мария сказала «хрю».