Аня Кузнецова - Сиди и смотри

Самый главный вопрос бытия:
этот, в зеркале, жуткий тип,
правда я?
Разве может
душа моя,
та, чуткая, тончайшая самая,
в доме таком расти?
В неприглядности.

—

Смотрю на огненный шар
с прищуром. С завистью.
Идеальная форма,
не менее.
Светит и пламенеет.
Сравнение
мне невыгодно —
он rare, я normal.
А у него есть душа?

Смотрю, жаром дыша.
Эффект невиданный:
я теперь rare, он well done.
горю,
благодарю.

Остаюсь дома и чувствую себя странно,
как будто я – не совсем я.
Много читаю, не пью из-под крана,
почти не делаю того, что нельзя.
Но сквозит какая-то драма,
а покоя, покоя – ни грамма.

Я сижу у окна и мне нравится это.
А когда завершается день,
тень от оконного света
делает арку лучом, Л – как лень.

Я остаюсь дома и чувствую себя.
В отличие от других дней,
когда дома семья и все мысли только о ней.

Я наблюдаю с изнанки себя.
Вот мои ноги мирно сидят,
носок направляя в носок,
друг к другу наискосок.

Вот мои руки: журавль и горлица,
которым никак не сидится
на перекрёстке полена с поленом,
на обильной ноги месте колена.

В этих руках отчего-то такое,
что их шевелит без привычки покоя.
В перьях
одной
вторая
ищет покой,
пока я,
взгляд в стену вперив
с изнанки себя наблюдаю.

Иду на дно нетвёрдым шагом;
я слышу зов жемчужин
и голоса мужчин
и женщин, их глаза:
им тоже жемчуг нужен.
Но мне нужней.
А чья рука нежней
и опытней среди мясистого нутра?
Дождись меня, двухстворчата сестра!

Держись в моей ладони:
касание и блеск, искра.
Без воздуха мы тонем
и я плыву обратно.
в руке густая влага лишь,
очередное утро,
тишь,
на водной глади игра
перламутра.
это – поэзия,
бог.

Крепясь к отражению собственных ног,
примитивных орудий,
спешат, не зная о глубине,
неплохо им всем:
это – люди.

прости мне мою странность,
прости мне мою старость,
прости мне мою стадность,
и вечную эту усталость,

прочти и прости.
прости мне меня,

ведь я сама не умею прощать.

прости,
что я истончаюсь
от всяческой нервной тяжести,
прости.

что я быстро кончаюсь
и тебе за двоих грести,
прости.

что постоянно качаюсь
– вянуть или цвести.
прости.
мне есть ещё в чём расти.

прости моё это тело,

прости, что не буду примером
свежести
и красоты,
как ты,

или твои друзья.
и всё хотела б по совести,
а всё совершенно нельзя.

прости
мне мои размеры.
прости, что я не худею,
что не помещаюсь в горсти́,
а продолжаю по швам
ползти.
это я в папу, прости.

прости мне эту идею,
что важнее живая душа,
важнее всего.

прости…
а ты со мною из жалости,
или чего?

август
бабушка у подъезда дома
в пять этажей
для детства громадина
все три понятия.

за домом влажность способная напугать ребёнка
перед ним способная тоже
жара плавит и бескуражит
достаточно для попадания бабушке в руки

в этой истории только дом ведёт себя правильно:

– когда состарюсь, стану со ставнями:
прятать солнечный свет,
скрипеть загадочно,
отбрасывать тени.

Склон. Редкие травы, как нити
Чудесного свойства,
Аморфно колышет ветер.
Солнце в зените. Шар из огня
Теплом и надеждой полон.
Едва ли есть мысль у меня.

Длительный путь вчерашнего дня
Лижет плечи как волны.
Я пытаюсь придумать, что ценно

В масштабах города или вселенной.
Семья?
Если всё оставить как есть, кроме важного…
Хоть немного иначе, чтоб каждый…

Должен быть благородным,
А рождён, чтобы мыслить. На воле
Речь изо рта округляется пáром.
Очевидно, желать что угодно
Могу. Но забыл слова кроме:

У мамы готовится ужин,
помощник, конечно, ей нужен:

следить за готовностью блюда,
лепить из салфеток верблюда
и объяснять потом маме,
какими он занят делами.

Пока она делает тесто,
занять почётное место
у плиты, взяв верблюда с собой.
для беседы с едой.

Шепчутся при жарке
сосиски, две товарки.
Овальные яички
плещутся в водичке.
Булькает компот, —
всё дышит и живёт.

Всем на плите очень весело,
только лапша нос повесила.
Сварилась и остывает,
бубнит, пыхтит, причитает:

– Помню ломкую молодость,
прямой я была, как трость.
И мечтала, будучи в пачке,
примерить эти вот тапочки.

Тут в маленькой кастрюле
яички встрепенулись.
Сосиски в сковородке
замолкли, две красотки.
Яблоки компотные
всплыли вверх животами.
Уже Лапше Яичко
кричит: – Как неприлично!

Только девочка Варя,
вилку в лапшу опуская,
шепчет: – Я слышу, Лапшинка,
крепче хватайся за вилку,

не бойся мечтать, мы вдвоём
всё же один раз живём.
А тапки совсем мне не жаль,
ложись на них, отдыхай.

Добрая девочка Варя
так эту жизнь понимает…
…Она и салфетный верблюд
лапшу потом уберут.

Он черный был
как уголь.
Лёг,
укрылся средь цветков гороха,
в блестящих травах
мотылёк.
Он очень есть хотел.
Подвоха
не чуял в лампе он горячей —
раненье выжег.
Лишь луна
смотрела —
сажей стал испачкан
цветок —
страдания полна.

Как расхититель фамильных гробниц,
из пыли антресольной достала коробки.
Уходят сквозь пальцы обрывки страниц
от всяких движений неловких и робких.

Я вас разглядела в облаке пыли
какими? Далëкими от идеала.
Обычные люди, вы просто были.
И я сама тоже какая-то стала.

Так время, бессменный стиратель границ,
невольно решает конфликт поколений.
Пред каждой коробкой я падаю ниц
и долго стою на коленях.

Книгу
откроешь едва —
пасутся слова.
Стадные буквы в строфах-загонах,
Живые. Им плевать на законы
стихосложенья.
Они как овечки, в завитках их колечек
Смысл. Вторженья
Не нужно.