Любовь Сушко - Шарм серебряного века. Филологиня

Даже им, отчаянным и мудрым.

Нет не принца, жду я капитана,

Он придет, грозы не побоится,

Будет в небе биться неустанно

Ветер, Посейдон нам будет сниться.

Тихий берег навсегда оставив,

В лоно волн он утопает снова,

И глухими темными ночами,

Пьет он ром рассеян и взволнован.

Не хотел мириться и сдаваться.

Пусть над ним смеялись Серафимы,

Капитан Летучего Голландца

Проносился в сумерках незримый.

И вдруг бессонница явилась в старый дом,

Уселась в кресло, речь ведет о Блоке,

И вижу, тает профиль за окном,

И он уходит. Гневный и высокий,

Но почему так август сиротлив,

И тяжек, что не выдержат поэты.

И странных строк изысканный мотив,

Нам говорит о смерти, и воспеты.

Они и прокляты в 17 году.

И оставляют Анну, сиротливо,

За гробом вновь поклонники идут.

И слышатся тех песен переливы.

Неузнаваем, странно одинок,

Средь Демонов он свой, я это знаю,

И первый оторвавшийся листок,

В преддверье ада, и у двери рая.

И никуда не впустят, странный мир,

И странный миг – одно земное слово,

И черный кот отступит перед ним,

И смотрит тот, отчаянный сурово.

А здесь летят куда-то письмена,

И никого не встретит ветер лютый,

Она одна, бессильна, влюблена,

И пусто всем и жутко почему-то…

Седьмое, этот странный страшный день,

Когда поэт от горя задохнулся,

И демона мелькнула рядом тень,

И Велес в поднебесье усмехнулся.

А Питер жил дождями и жарой,

И отдышаться в сумраке не мог,

Не узнанный, не признанный, чужой,

Нас покидает обреченно Блок..

2.

И женщины, любившие его,

И те, кто только в пустоте встречали,

Осиротели, больше никого

Не полюбить им, просто жить в печали,

Не оглянулся, в Пекло уходя,

Не попрощался- боль и ужас снова,

В душе испитой, и ему нельзя

Вернуться из пожара из былого.

Мы все печальны, где-то между строк,

Читая и наветы и признанья,

Мы пониманием, что уходит Блок,

Уходит в бездну, все забыв страданья.

И женщины, как Демоны, вдали,

Не видят ничего, хотят проститься.

Он обходился без земной любви,

И сам он в поднебесье растворился,

Таинственный, как Мерлин на пиру,

Где рыцари свои скрестили шпаги.

Он принимал небрежность и игру,

И полон был надежды и отваги.

Но тот огонь спалил и короля,

И рыцарей его, а он в тумане,

Ушел по углям, ала заря,

Плащ чародея, всех туда поманит.

Поэт в застенках горд и светел,

И пусть все недруги трепещут,

Его стихи уносит ветер,

Звучат в бескрайнем небе песни.

И он седого генерала

Поддержит, вдохновит, оставит

Ему судьба так в жизни мало.

И все сегодня против правил.

Печаль и нежность прогоняя,

Не оставляя им отрады,

Они опять стоят у края,

Любуясь градом звездопада.

Пусть палачи мертвы и пьяны,

Пусть никого не будет боле,

Он видит сон, там профиль Анны,

Они остались вместе двое.

Ее хождение по мукам,

Лишь начинается сегодня,

А он, готовый вновь к разлукам,

Уходит в призрачное море.

Он будет там опять сражаться,

Но палачи зверей страшнее,

И в странных безднах отражаться

Его душа еще посмеет.

Но нет такой безумной силый,

Которая б его сломила,

Шагает, радостный и сирый,

И улыбается счастливый.

И тень Летучего Голландца,

К ним снова явится к рассвету.

В психушку бросятся сдаваться

Убившие тогда поэта…

Расстрел Набокову приснится,

И он увидит в час заката,

Летит по небу к звездам птица.

Убийц настигшая расплата

21 августа был расстрелян безумными палачами

Но кто пришел в мой дом из тьмы сегодня?

Ворчит усталый чайник на плите.

Дни августа в урочный час проходят,

И остаются тенью на холсте.

Поговорим о тех, кто не вернутся,

Свое сраженье завершив сполна,

И тени их мелькнут и отвернутся,

И лишь горит ущербная луна.

Там снова Дьявол смотрит на пожары,

Их столько запалили в этот год,

Махнув рукой, вздыхает он устало,

И по углям в Сибирь опять идет.

И ничего не ново и не свято,

Все в этот час закончится в тиши,

Но кто пришел в мой старый дом когда-то,

И кто к столу сквозь этот гам спешит?

Луч солнца и огня осветит снова,

Испитый лик пришельца, и во тьме,

Еще молчу до часа рокового,

И кофе пью, и он читает мне

Перед расстрелом то стихотворение,

Где Африка все дышит в грозный час.

И вот они последние мгновенья,

Часы стучат, как пули, как стучат…

Ко мне приходит тот, кто бдит ночами,

Чтоб снова запретить его стихи,

И мы молчим, глухими временами

Осталось лишь молчать, о как стучит

Перед прощаньем сердце, комиссары

Исполнят приговор, печаль темна,

И только кот насмешливо усталый,

Плеснет в стакан, не спирта, а вина…

– Но это кровь, – невольно я шептала,

Он усмехнулся, зашипел, поник,

Поэма «Крест» во тьме еще звучала,

И обнимал тот призрачный двойник.

Так и живем опять перед расстрелом,

И никого на призрачном пути.

Опять поэт в том мире озверелом

Не смог по углям до конца пройти.

На самом деле художник М. Врубель умер 14 апреля 1910 года, Но мне хотелось бы связать его уход с метелью последнего дня января и снежными кострами А. Блока, потому что зимой уходить не так печально, но это только вымысел автора.

А в городе моем искрится снег,

Жар-птицей солнце зимнее слепит.

И перепутан тот и этот свет,

И дева не поет, а лишь скрипит.

В заоблачной дали так ясен миг,

И так далек от зимнего костра

Усталый Блок, или его двойник,

Он ищет истину и пьет с утра.

А истина в вине, но лишь вина,

А не вино, в душе моей тоска,

А в городе моем, лишившись сна,

Поэт все пишет, как же ночь горька.

Без страсти и без женщины родной,

Уют и пыл он отвергает, тень

В тиши склонилась снова надо мной,

И кот шипит, и слишком много тем,

Чтобы вина не сделалось вином,

А разбавлялась горечью потерь.

И как метель металась за окном,

И пела песню дивная метель….

Холодный свет, прощается январь,

Он был спокоен и размерен, но

Расслабиться поэтам не давал,

В окно стучится к нам февраль шальной

На целый день обычного длинней,

Прибавит снова радостей и бед,

Я убеждаюсь, истина в вине,

Меня вина ведет на белый свет.