Любовь Сушко - Шарм серебряного века. Филологиня

Танго вновь исполняет там осень шальная,

Не сластит, а горчит дорогое вино.

И мужчина, как призрак забытой стихии,

Мой портрет он напрасно пытался писать,

И на лунной дорожке застынет Мессия,

А Поэт затерялся в тумане опять.

Нам бы тоже беседу продолжить, слепая

И печальная осень пришла на порог,

Это августа в тумане рассеянном тает

И уходит, нет, он задержаться не смог.

Две двадцатки нам новые шлют испытанья,

И печаль запивает мой призрак вином,

Ничего не останется, только свиданье

Там с Пегасом, летящим в туман за окном.

И о чем-то твердит, улыбаясь, Марина,

И смеется во мраке ученый мой кот.

Жизнь порою жестока, а память невинна,

Этот августа с усмешкой невинной пройдет

В туманной полночи за гранью мирозданья

Явился миру гений и злодей,

Творец его несозданных созданий,

И Демон тех стихий и площадей.

Его Мессией звали в миг явленья,

Он был печален и порой угрюм,

И не познавший чудные мгновенья,

Томился от идей и грустных дум.

Его жена была экстравагантна,

Она из настоящих светских львиц.

И искры тех непризнанных талантов,

В экстазе грез над пропастью неслись.

Философ мрачный гневно улыбался,

Антихриста являя и Христа,

Он Павла с Александром не боялся,

Идти всегда готов был до конца,

И в миг, когда небесные создания,

Испуганные, улетали прочь,

Жила в душе лишь боль очарованья,

Его России догоравшей ночь.

Как дома, он останется в Париже,

И не поймет, какая эта спесь,

Узнать тот мир, он дальше или ближе,

Но он сгорел и остается пепл.

И улыбалась кротко муза ада,

И с ним она осталась до конца,

В нем гений и злодейство, но не надо,

Не забывай усталого лица…

И книг его внезапная стихия,

Очаровала души в час ночной,

И где-то догоравшая Россия,

Грозила и бедою и войной.

Но он ушел, не ведая той боли,

И той грозы не зная роковой.

Был окрылен бессмертною любовью.

Ему лишь снился Блоковский покой.

Век серебром увенчен, в час расплаты

Никто не встретит, только хмурый дождь,

Они ни в чем, ни в чем не виноваты,

Останется воспоминаний дрожь.

И доживет до призрачной победы,

Его любовь, и в странный этот миг,

Явилась тень, все тяготы изведав,

О чем он плакал среди грез своих?

И Фауста там встретит Маргарита,

И счастье заслужившие сполна,

Они стоят в том домике, увитом

Лозою виноградной, и вольна

Она еще оставить и остаться,

Он о Поэте дописал роман,

И долго будет молния метаться

Среди стихий, страстей, и дальних стран

И лунная дорожка проступает,

И тяжелы над пропастью шаги,

Никто не видит и никто не знает,

Судьбы печальней и светлей стези.

Я слушаю профессора и верю,

Что было так, в печальный этот час,

Вот он войдет, и распахнутся двери,

И лекцию читает он для нас.

И то что было страшно или свято,\

Останется за роковой чертой,

И птицы, улетевшие куда-то,

Как души все просились на постой

Я стол накрыла на троих в печали,

Я кофе заварила в полночь вновь,

И август дышит тяжело в начале,

Но все светлее и прекрасней ночь…

И тишина над миром бренным,

Так поразительно легка,

Что ангел вздорный и надменный

Парит опять в моих стихах.

И шелест крыльев слышу рядом.

Я отстраняюсь от огня

Он говорит: -Мой друг, не надо,

Не оставляй пока меня.

И серп луны в пруду утонет,

Русалка плачет и поет,

И в этом вздохе, в этом стоне

Есть воплощение твое.

Природа в вечном ожиданье

Каких-то слов, и чьих-то слез,

И странный сон о старой драме,

В благоуханье диких роз.

Не засыпая до рассвета,

Мы ждем явленья Солнца вновь.

И одинокая комета

Хвостом заденет эту ночь

И растворилась, и вздыхает,

Печальный ангел о былом,

Он точно верит, точно знает,

Что свет так зыбок в мире том,

Куда пока не дотянуться,

Но мы там будем в грозный час,

И он ушел, не оглянулся,

И не окликнул больше нас.

Во Франции покой и не уют,

Друзья, враги, там все перемешалось,

Враги спасают, а друзья сдают,

И ничего как будто не осталось.

Лишь Вера не уйдет и не предаст,

А он любовь искал темно и страстно,

И все, что было за душой —отдаст,

За пару дней в России, безучастно.

Он смотрит вдаль, на вечные поля,

Усеянные синими цветами.

– Все было зря, наверно, было зря,

И ничего не будет между нами.

Печаль растает, как внезапный сон,

Тоска кружит над ними, как ворона,

А он все пишет, и сжигает он,

И смотрит в этот мрак завороженно.

Боль не проходит, никого кругом,

Одно зверье повсюду, Боже правый,

И только свет звезды и старый дом,

И только бес улыбчиво лукавый,

И женщина, лишенная тепла,

Она его к рассвету проводила,

И кажется, что тоже умерла,

Ведь ни о чем как будто не просила,

И темные аллеи вдалеке,

И светлые грядут воспоминанья.

Лик женщины застынет на холсте,

Ноябрь несет забвенье и признанье.

Но все равно, давно молчит и ждет,

Чего не ясно, день восьмой настанет,

И в вечность он уйдет, и в тот полет

Его прекрасный Блок один помянет,

Проводит в кущи райские опять,

И отвернется молча, и отпрянет.

И спор не станет больше продолжать,

И пред луною наконец отстанет.

Ночь так темна, и все-таки с небес

Он видит эту призрачную землю.

Деревню, тьму аллей, и этот лес,

Да он вернулся, зову сердца внемля.

Уж лучше поздно. Разожгут камин,

И соберутся призрачные гости.

Но и средь них останется один,

Не пережив отчаянья и злости…

Один старик, и маятник и сон,

Уходит в бездну, не вернется снова,

И где-то слышен колокольный звон,

Из мира он ворвется из иного…

и зря о твоем же добре лепетал

дождем и ветвями, губами и кистью

влюбленно и злыдно еврей Левитан.

Б. Чичибабин Тебе, моя Русь.

Что было там, за той звездой в ту полночь?

Усталый Левитан о том теперь не вспомнит.