Наталья Метелица - Свидетельство о нерождении. В стихах

Возможно, ты когда-то
и читал, —
но предпочёл
разучиваться ближе…

Эхо прощаний исследует слух:
помнит ли встречи до тех разговоров,
где наша пара – не равенство двух,
а вычитание жертвы из вора…

Кто из нас жертва – не вору ли знать?
Или воровке – когда бы призналась.
Тело на теле – пустая кровать.
Голос на голос – ворчливая старость.

Ты бы не трогал пожитки мои.
Мне отчитаться хозяйке за месяц.
Слух одинокий, но счастлив на вид,
если больного здоровый не бесит.

Ты не был случайным,
но всё-таки я
чертовски устала
от всех неслучайных.
Теперь буду думать,
что случай – моя
любимая форма
любовных мечтаний.
…
Себя облекаю
в случайное тело,
случайно родившись
в случайной стране.
Теперь буду просто
случайной потерей,
чтоб кто-то случайно
забыл обо мне.

Дождь аккуратный, как твоё письмо.
Промокла – а винить себя, и только.
Забыла переждать судьбу в сторонке,
а может, понадеялась: само
решится, если писем станет больше,
чем вымученных капель по жаре,
и я смогу простить тебя скорей,
чем вымокнуть под тучей осторожной.

Настойчив искусительный закон:
кто любит аккуратно – мастер пачкать.
И я опять роняю детский мячик,
но выронив с е б я – твоей рукой…

Что делать мне с тобой, не знаю:
и так и этак – запасная,
и так и этак – всех дороже,
но дорогих скрывают тоже.

Другим ли дать взаймы боятся,
себе ль хранят – последним шансом,
а всё одно: любовь в запасе
вдвойне бездействием опасней.

Снег зиме изменяет открыто.
Градус вновь положительно жидкий.

Так противно от честного вида,
что прощаешь и ложь прощелыге —

лишь бы зрение выкупать в чистом,
лишь бы снег красоте не перечил;

лишь бы тающим выменять числа
на конкретную дату увечья…

Потерял – вернёшь нескоро.
Я устала всех прощать.
Я вообще устала! Морок
съел полжизни – и опять

за окошком и под кожей —
о д и н а к о в о. Туман
сам в себе же осторожен:
выдох – лето,
вдох – зима.

У жары замёрзли ножки.
У мороза мозг кипит.
Ты по-прежнему —
художник.
Я – никто.
Подручный стыд —

доставать,
когда приспичит
несуразных малевать?

Я беру «Тебя» в кавычки —
и лишаю-сь божества.

О моде разговоры, о здоровье,
об осени, о будущей зиме…
А пряжа ждёт, когда облагородят
согласно прейскуранту перемен.

Она ещё надеется на спицы,
которые скучают по рукам.
Быть может, оттого всем и не спится,
покамест кот на ласку намекал.
…

Живому нужен кто-то из живущих.
Но есть и вещи, ждущие любви,
ещё не став вещами…
Так ли нужно
р о ж д е н и е,
чтоб жизнью
удивить?

когда нет сил писать о чём-то,
всё в голове идёт по кругу:
играет в классики девчонка,
бросая камешки в старуху;

перетекают параллели
за край небесного корыта —
и свиньи плоть сухую ели,
когда была небесность слита;

утроба выла сиротою,
пока мигрень не обленилась
напоминать, что всё живое
по кругу ест сиротский силос.

Смысла нет… Раздавленные строчки
под тяжелым взглядом знатока
умирают медленно – и точки
просыпает щедрая рука
женских одиночеств каждый вечер,
где сказать и некому о том…

Может быть, поэзия и лечит,
но хотелось
н а с т о я щ и й дом.

Свет во мне уже не освещает
н и ч е г о…
Не видно даже снов.
Зрение не просит о пощаде.
Зрение – родимое пятно
по размерам самолюбованья.
Морок почитается за свет,
что нарочно выбрал дом
в тумане,
лишь бы не могилу
в г о л о в е.

Ушедший в стихи
не хотел уходить.
Он там и остался навеки.
В придуманном времени,
где впереди
придумана Вечность.
А реки
и рады дерзающим
в прошлое влезть
и дну поклоняться
как Выси.
……
Спокойно пишу.
Улыбаюсь на лесть.
И жду
непридуманных писем…

Кого бы мне спросить,
где спят больные люди
без сожалений дня
и без кошмаров тьмы,
и людям хватит сил
принять любое «будет»,
которому и я
внушу здоровый смысл,
что незачем других
расспрашивать о зорях
и незачем закат
за кару принимать, —

и голос гордый тих,
и благостно в позоре,
что шла издалека
в ближайший интернат…
…
А доктор отвечал,
что нет во мне смиренья
и незачем про дом
решетчатый писать.
Там время по ночам
и снам своим не верит,
но требует при том,
чтоб снились по часам.

Когда б душа не тратила слова,
быть может, и жила бы настоящим,
а не ища рифмованных поблажек
для азбуки тщедушия, – родства
не знающей с реальными делами.

Всё утекает в лживый перифраз
для имитаций нерождённых нас,
но сыгранных в п о ж и з н е н н о й
рекламе…

Какой ерундой занимаются люди…
И лучше б не быть человеком совсем,
чем каждой записанной в столбик причуде
присваивать имя чудесных поэм.

Вчера нарочно хлеб не доедала.
Пускай засохнет. Утром вспомню, как
обманчив голод мой, – и молодая
душа училась смерти натощак.

Но смерти, где ничто не умирает!
Сухарики достойней пирога,
когда начинка в нём полусырая,
а ты уже – зажравшийся брюзга.

Вот тут тебе сухарики – спасенье:
воспитывать судьбу и аппетит,
который рад голодной перемене
лишь потому, что завтра снова сыт…

Живу себе – где разрешится.
Немножко там, немножко тут.
Стихами заменяю спицы —
они и свяжут, и сплетут.

Срифмуют даже мне прописку,
чтоб где-то числилась и я,
а не пытала по-садистски
слова – за то, что не семья.

Анамнез – на библиотеку.
Библиотеке нужен дом.
Я – раскладушка в человеке,
который мне едва знаком.