Наталья Метелица - Свидетельство о нерождении. В стихах

как память небольшая
которой всё позволено глотать
не оценив ни горечи
ни меры
доверия родному языку
…
но я давно у всех родных в долгу
любить без искажений не умея

Зачем играют в пониманье,
где не пытались понимать?

Зачем латать дыру в кармане,
когда весь мир перешивать?

Зачем так много восклицаний
при немощи пустых слогов?!

З а ч е м —
души моей, лица ли —
портрет до смерти
не готов…

К чему все эти сложности
и вычурности чувств?
Наверно, нашей совести
и впрямь не по плечу
болезни да ремиссии
с набором щедрых льгот:
аттракционы виселиц,
и душ коловорот…
……
Но май ещё старается
любовью удивить,
хотя и сам – лишь станция
в транзите той любви.

Празднуем непраздник и молчим, —
чтоб слова не думали о худшем.
Поводу не нужно сто причин
сделать цель самой себе ненужной.

Молча – безопаснее вдвоём
там, где двое – прихоть единицы,
для которой списки создаём:
«Сто причин без счастья веселиться».

Слышишь, как нашёптывают нам
новые слова для переписки…
…
В буквах благороднее спина,
если отвернётся самый близкий?!

Множество истин примерила правда —
и ни в одной не узнала всю правду.
Знать и не следует. Чувствовать надо!
Но не осталось и чувств. Суррогату
справку вручили, что быть суррогатом —
это нормально, где нормы суровы.

Истина тоже с рожденья горбата,
если неточное выбрано слово.

…А ведь когда-то —
трезвый и весёлый,
и всё по-настоящему,
где мог
не врать себе,
что зритель тем спасённый,
что выгорел
смешивший дурачок…

Свет ухитряется пролезть
туда, где ангелам не виден.
Самобичующая месть
за то, что слишком плодовитый;

что нарожал на полземли
таких же ярых мазохистов:
живых лучей не сберегли, —
чтоб умирание лучистей.

Неужто проще не дано
гореть романтикам отпетым,
кто, поощряя плач родной,
в себе высмеивал поэта?..

Приглядывать за тем, кто был моим?
Подсматривать за тем, что отобрали?
Не много ли старья в оконной раме,
когда стекло разбито молодым?

Но старый город не перечит мне
и новости приносит, невзирая
на то, что я сама их сочиняю
для выставки в общественном окне.
……

Смотрите!.. мне не жалко подарить
всё, что украсть из спальни не успели.
Я спряталась, раздетая, внутри —
так, что себя нащупываю еле.

Ты не мог не видеть, милый,
как уходит жизнь моя;
как слова теряют силу
и как их стыдилась я.

Ты не мог не знать о сроках,
где и время вечно врёт;
обрывается дорога,
не вписавшись в поворот.

Ты не мог убить!.. но всё же
кто-то должен убивать.

Не вини себя. Я тоже
не спасла больную мать.

Упрекаешь моё молчанье,
а потом и сказать не дашь.
У начальников есть Начальник.

Иерархии ералаш
невесёлый, – но ради хохмы
улыбнётся и труп в петле.
…
Впрочем, мёртвый
и значит дома,
если вдохам
и воздух —
плен…

Куда б ещё тебя послать,
чтоб было слаще, чем со мною? —
и там пошло бы всё на лад,
хоть у тебя, – раз я не стою.

Любовь и прочее… Как ты
себя предпочитаешь видеть,
и будешь – маленький – мечты
купать с бедой в одном корыте,

не различая их рельеф
в своей всеядности рельефов;
жалея голых королев,
чтоб в каждой жалкой – королева.

Останься там! Я тут сама
чужое детство буду мерить,
взрослея в статусе дерьма —
и взрослым статусам не веря!

Вот бы молча друг друга спасали
все, кто любит речами завлечь!..
Но природа желаний простая:
сыт желудок – и чистая печь.

Не лейте жира на страницы,
Переборщив с игрой в слова,
Но будьте проще! Чтоб напиться
мог человек, живой едва…

Все концентрации малы
для ясности простых напитков.
Я страх поила бы с иглы,
уча смирительной улыбке.

Пускай хотя бы день один
сравнит естественность и дозу.
Но всякий раз серотонин
меня проигрывал психозу.

Страх, не наученный любви,
сжигал улыбку концентратом,
не обнаружив половин,
где каждая быть каплей рада..

Милый мой, на этом свете
Всё давно произошло.
Так же падал в душу ветер.
Так же белое мело.

Шатко, валко, понарошку.
Много, мало, пустота.
С человеком, с другом, с кошкой.
С этим, с той ли. Лёг – не та.

Не дойдя до половины,
Половинку потерять,
Не успев найти… Повинных
В виноватых не сыскать.

Ничего не будет лучше!
Утро катится в закат.
Хочешь хуже?!.. Значит, нужен
Человеку этот ад.

Любимых больше не ищу.
Своей любви не предлагаю.
Даётся повод – я грущу.
Отнять и повод – умираю.

Чужие правила претят.
Свои – оставили без дома.
И очень хочется назад,
но и вернуться – незнакомо.

Ч т о мне любимые теперь,
когда исправить – слишком поздно?
И я, больной, безродный зверь, —
для них ненужная заноза.

Наивно верила словам,
в которых люди упражнялись
и рифмовали тут и там
натренированную
жалость…

Вот бы наняться к себе, типа я
в собственном теле – доставщик чужого.
Можно схалтурить, где раньше нельзя,
галочки ставить и ждать выходного.

Дома не помнить, ни кто ты, ни где:
нет оболочки – и нет содержанья.
Мокнуть не надо в сквозной высоте.
Снизу – протечка, но не раздражает.

Тело – чужое. Течёт ли, горит —
платишь не ты и не ты отвечаешь,
если исчерпан казённый лимит
личных вложений для дружбы с врачами.
……
Только очнёшься – в тоннеле темно.
Свет экономят при встрече придурка.
Тело профукал. С в о ё!