Александр Димитриев - Не оставлю надежду… Избранное

Не всем дано, ну или суждено
дар проявить наперекор природе.
Велик, кому признаться не грешно:
его рукой как будто кто-то водит…

Плод запретный, сорванный в Эдеме,
вызрел на прозрение твоё.
Первая семья и ныне в теме,
ведь проснулась совесть в то же время,
что теперь не каждый сознаёт.

Плод греха вкушая с наслаждением,
и добро не отделив от зла,
ты на том, на плотском, возрождении
не нашла критерий восхождения,
к небу рук своих не вознесла.

Но души твой грех не искалечил.
Через вечность снизойдёт Господь,
вырвет из петли, обняв за плечи,
чтоб потомки создали предтечу
таинства, подняв ко лбу щепоть.

Обними же меня! Я тебя позабыть не посмею.
Кто разлуку привёл на дебют календарной весны?
Оставляю свой дом в непредвзятом порыве быть с нею,
осознав невзначай, как квадратные метры тесны.

Мне в келейном мирке одиночеством маяться. К маю
будет дождь полоскать на виду у обжитых дворов
наши души. Тогда ты вернёшься, сказав: «Принимаю!»,
утвердившись, меж тем, в подозреньи, что я нездоров.

Почему нам не жить, как и всем, в светлом таинстве вёсен,
в полных чашах домов, изгоняя из них сквозняки?
Я не буду всегда сексуален, влюблён и серьёзен,
оттого, что с тобой мы лишь в двух измереньях близки.

Я хочу в сотый раз потерять полустёртые мерки,
что прошли сквозь года нам из детства как добрый задел.
От слияния тел до слияния наших энергий
нам проделать бы путь и в мозгах завершить передел.

Или я нездоров тем не столь уж нелепым признанием,
или жить, чтоб тужить от нехватки чужого рожна?
Мне тебя не вернуть по наитию – не по заданию,
где бы общность двух душ оказалась совсем не важна…

Вновь беспокойство странствует по миру —
по воздуху, по морю и пешком,
оно с короной как китайский вирус,
поддетый итальянским сапожком.

Да назови, ну, как тебе угодно, —
название не умаляет вред, —
средь прочих эпидемий безысходна
та, от которой излеченья нет.

Пусть тот вояж закончится испугом!
А если вдруг… стоишь – в последний раз?! —
здесь с близкими своими, друг за другом,
не в силах взглядом весь иконостас

объять, что звал тебя все эти годы,
готовя дух, настроив сердца ритм?..
Но вот и ты отринут от природы,
чтоб тело взорвалось на тыщи рифм!

Чем ты не заслужил благоволения?
Одет, накормлен, и имел свой кров,
жил и служил, но жили и сомнения
о смысле жизни, как и тех даров,

которые ты не признал богатством
своим и потому не уберёг.
А значит, грех твой схож со святотатством
как самому Создателю упрёк.

Сгубил ты ненаписанные фрески,
стёр золото, что прикрывало медь.
И будет голос с неба – звучный, резкий:
«Жить полужизнью как ты мог посметь?!»

Ухожу из каждого из вас,
таю с недосказанностью слова.
Жизнь моя, долга и нездорова,
пьёт надежды забродивший квас.

А любовь измученным щенком
у чужих колен защиту ищет.
Да считает ночь с нуля до тыщи
и обратно вместо сна тайком.

Кто откроет тайну мне, доколь
ожиданьем будет зваться время?
Не заменит тягостное бремя
ни самообман, ни алкоголь.

Не устанет бесконечно ждать
тот, кто знает смысл и видит цели.
Но не может помыслов мицелий
урожай для каждого рождать.

И никто из нас не воссоздаст
жизнь – лишь то, что от неё осталось.
Равнодушье отберу и жалость,
уходя из каждого из вас.

Мы все равны, – ты поняла теперь? —
едины перед Совестью и Богом.
Нас разделяет только дьявол-зверь,
спускаясь вслед по суетным дорогам,
где сумрак начертал его число,
назвав приобретением потерю.

Делить возможно на добро и зло,
на есть и нет, на «верю» и «не верю»…

Подрезаны вольные крылья,
забор возведён вдоль пруда.
И от несвобод и бессилья
нельзя улететь в никуда.

Пусть воля руками не машет
и в гости к себе не зовёт:
не вызреет время и даже
запретный не вскроется лёд,

покуда всем вёснам не выжечь
все беды непрошенных зим.
В трагедии главное – выжить,
а там и её отразим!

Москва – не Болдино, увы!
Коронавирус – не чума.
От Петербурга до Москвы
все те, кто не сошёл с ума,
исчезли в тайниках квартир.
А в стороне остался Плёс
и расплескал как дизертир
по небесам созвездье грёз.
И, просыпаясь, Петергоф
омоет в них Фонтанный дом,
а шёпот Павловских садов
напомнит снова нам о том.
И в кельях, запертых на ключ,
мы вспомним Царское Село,
а тот, кто жалок и колюч,
нас сбережёт. Пегас седлом
поманит, взвившись на дыбы
над тайной чистого листа.
И таинствами ворожбы
безвестных вынудит блистать…

Мир так устроен: мы решать вольны
свой статус с пожеланьем бесноватым:
не хочется быть бедным и больным,
а хочется – здоровым и богатым.

И кто-то вновь обманываться рад,
что вывод мой беспочвенен и вреден:
больной никак не может быть богат,
но посрамлён здоровый, если беден.

Этот дар твой – тебе как брат,
но – с другой стороны Луны,
там, где в сотнях земных карат
измеряются валуны.

Где беды не горят костры,
потому что нельзя дышать,
возвела тебя в сан сестры
неземная его душа.

Это твой неземной удел:
перетёрты труды в песок,
и, пульсируя, поседел
испытавший удар висок.

И не в силах земная плоть
возвратить под земную сень
душу – только её колоть,
раз уж домом ей стала тень.

Даже если как брат – твой дар,
смотрит прямо и сверху вниз,
встань над ним, отрази удар,
и на Землю к себе вернись…

Когда мы преднамеренно близки,
на деле разбегаемся всё дальше,
и ви́денье реальности и фальши —
на расстояньи пишущей руки.

Пока же ты далёка-далека,
нам не мешают становиться ближе
ни разделение нас в утробах хижин,
ни к небу вознесённая рука.