Владимир Берязев - Моя ойкумена. Лирика 1979-2009

Баю-бай, набираюсь терпенья,
Как велел господин президент.
В горле ком. Не достанет раденья
Доломать переломный момент.

То мазут, то минтай, то ментовка,
То под дых, то под зад, то под суд…
Перестройка, рекогносцировка,
И святых в экспертизу несут.

Я пойду по следам экспертизы
За причастьем в соседний ларёк,
Я увижу родные эскизы:
Два душмана, забор, пузырек…
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Что ж ты падешь, подлая баба?!
Ну, давай, доведу до беды
Иль сыщу тебе злого прораба
Из потомков Великой Орды.

Бог с тобою, я только проездом,
Как-нибудь коротай до утра.
Съеду, будет одним койко-местом
Больше в городе Piдна дыра.
Все мы бублики с маком тачали,
Все мы прыгаем лишь в ширину.
Бог с тобой, хорошо помолчали,
Лей в послед и чужую вину.

…На младенце построен Детинец,
Храм – на вере, а Спас – на крови.
Пей, старуха, запретный гостинец,
Бог с тобой,
Если можешь – живи…

Дно колодца и неба рядно,
И полёт в золотом промежутке:
Словно тает в соломенной грудке
Соловьиного смеха зерно.

Любо-дорого, лепо-красно
В новобрачных прозрачных покоях.
Никнет ветер на чистых покосах,
Льется в озеро света вино…

Тихо пей, все, что Богом дано,
Причащайся последнему счастью,
Благодати земной причащайся,
Завтра – поздно,
Потом – все равно.

Там – потом, даже днями темно,
Лихо там без любви и поруки…
Вон и листья от счастья и муки
Золотые ложатся на дно.

Зимняя пойма.
Прямая тропа.

Пой, моя радость.

Иней,
Как легкое платье, упал.

Пой, моя радость.

Снег золотится
И ждёт синевы.

Пой, моя радость.

Луч раздробился
О призрак листвы.

Пой, моя радость!..

Из России в Россию плывет катерок
Чрез пролив, что далече когда-то
По январскому льду князь ли Глеб пересек?
Тыща лет – только камень и дата.

В лето, Боже, какое-то – я, имярек,
Проплываю по старому курсу
На корме средь мешков, где небритый абрек
Щурит глаз и грызет кукурузу.

Где болгарские перцы в корзинах скрипят,
И старухи, что клушки-наседки,
Охраняют коляски: там, вместо внучат,
Гроздья – только что снятые с ветки,

Там пушистого персика розовый ворс,
И арбузы в пижамах курортных.
Ветер торга и табора на борт занес
Разнокрашенный говор народный.

Говорят, что нас встретит чужая страна,
Здесь Тамань, а за морем – таможня.
Говорят, что очнулся от сна Сатана,
Невозможное – снова возможно.

Я плыву и не знаю: зачем так давно
Нам назначено странствие это…
Просто-напросто, просто – дурное кино,
Закольцована старая лента.
Просто-напросто, просто… Но просто ли то?
Нет, не просто, не пусто, не глухо.
Греку даст сигарету красавец-бато.
К туркам сядет хохлушка-старуха…

Из России в Россию… А море шумит,
Катер борется с ветром наверно!
И не кончен ресурс. И не выбран лимит.
И жива наша вечная вера.

И всеобщего счастья златые ключи
Не потеряны в бешенной сече.
…Тыщу лет уж стоит на пороге Керчи
Русский храм Иоанна Предтечи!

Мессершмиты как осы
поют над дворцом Митридата,
И закатное золото гроздьями ткет виноград,
Пыль Европы и Азии смешана с кровью солдата:
Обелиски и кости на тысячи стадий назад.

Понт Эвксинский кипит,
жадно тыкаясь в вымя Тавриды.
Над Таманским заливом упругая синяя зыбь.
Арианский монах собирает у моря акриды,
Да простудно кричит на лиманах забытая выпь.

Что-то стронулось в мире.
И время, как старая кладка,
Рассыпается в пальцах —
песчаник, саман, известняк.
Лишь разбитый кувшин,
лишь вина золотая облатка,
И на синей глазури – лишь чайки парящий зигзаг.
Над лучом маяка полыхают небес аксамиты.
Мир навылет сквозит —
грохот гусениц, топот подков.
Митридат упадает на меч…
И горят мессершмиты…
И суровый монах всех оплачет во веки веков…

На мраморном надгробии Геракл
Был грозен, как Георгий-змееборец,
Но конь врага копытом не топтал,
Копье искало славы, а не правды.
И камень, прихотливо накренясь,
Стоял среди осколков Гермонассы,
Средь городка по имени Тамань,
На берегу полуденного моря
Во дворике музея…

Где-то здесь,
Неподалеку, ночевал поручик,
И так же слушал мерный шум воды
И запах йода на осклизлой гальке,
И древней тишины степную глушь…
Но тот поручик умер.

Был застрелен.
Давным-давно.
А кажется, вчера.

Зачем я вспомнил?

Жалость? Состраданье?
Нет, нет!
Он так хотел. Он все узнал
Столь рано, что не думал о протесте.
Протест ведь пустоте равновелик,
А он был полон жизни, вечной жизни,
Хотя слова о жизни той пусты…
Но есть деталь, что не дает покоя.
Там – в глубине музея, на стене,
Средь золотых монет Пантикопеи,
Лампадок, бус, ликивчиков, колец
И прочей бижутерии ахейской
Есть крестик. Я не видывал нигде
Подобного. Конец креста обломан.
Вершина же и левый луч – целы.
На них, в кругах, таинственные знаки.
Их ведали чеканщик и монах,
И всякий раб крещенной Византии.
Но суть не в них.

Внизу креста – Христос.
Католики, воспевшие распятье,
И муки, и поруганную плоть.
И Божьей кровью полные стигматы,
Взроптали бы, увидя этот крест.
Здесь нет распятья. Иисус нисходит
С вершины мук в сияньи и любви,
Неся перед собой живые руки,
Как бы желая даровать хлеба.
За ним овал златого ореола…
Крест позади. Его не миновать,
Но он остался знаком пограничным:
Преодолей, шагни, переступи!
Иди за мной, иди и не противься.
Распятья нет, есть радости завет.
Так мне внушали древние монахи,
Носившие под рясой этот крест
Еще до русских лет Тмутаракани.
………………………………………………

Молчат надгробья. А поручик спит,
Внимая Небу. Прах летит по ветру.