Василий Макеев - Собор берёзовый

Это души людей
Окликают друг дружку
Шепотливой листвой
На вилах у ветвей,
Это с их голосов
Нам вещует кукушка
И гремит на заре
В бубенец соловей.

И дубы-бобыли,
И осины-кликуши —
Человеческих душ
Вечно милый удел.
На берёзах живут
Просветлённые души
Тех, кто много любил
И кто много жалел.

Тех, кто сердцем горяч
И при лютой остуде,
Кто добро и любовь
Ценит в чувствах простых.
Нет деревьев дурных,
Есть постылые люди,
И деревья одни
Всё же плачут о них.

Кто с открытым лицом,
Кто крутого замесу,
И с великой бедой,
И со словом скупым —
Все приходим в свой час
Мы на исповедь к лесу
И с душою один на один говорим.

Лес для нас бережёт
Эти тайны святые,
И дышать оттого
Легче нам и вольней.
Лес – России душа,
И не только России,
Но берёзовый свет
Из России видней!

Во времена сурового Сварога,
Кто был утех любовных не лишен,
Жила жена, не знающая Бога,
Плодющая и щедрая из жён.

Она жила, пышна и белотела,
Самой земле-кормилице под стать,
Умеючи любою частью тела
Русоволосых детушек рожать.

Когда заблещут солнечные спицы
И в росных травах меркнут светляки,
Из рук являлись гибкие юницы,
Из ног являлись стойкие сынки.

Земле такое было не под силу,
Она тогда ревнивицей слыла.
Земля заволокла её в трясину
И безобразной тиной залила.

И небо от печали помутилось,
Перун грозил, рыдая дотемна.
И в плачущую вербу превратилась
Та щедрая несчастная жена.

И до сих пор, пышна и белотела,
У всех болот, речушек и прудов
Рожает верба всякой частью тела
Своих детей вдали от городов.

В моей крови течёт степная горечь,
И угли губ серей солончака.
Не обольстит блистающее море
Насмешливую душу степняка.

И всё ж, когда с великою натугой
Оно вздымает белые валы,
Мне кажется, что полем бродит вьюга
И прыткий снег сорит из-под полы.

Иль в зябкий час прозрачного рассвета
Оно на миг становится родней,
Когда промчит бедовая «Ракета»,
Оставив след развалистых саней.

Мирно спит над землёй
Голубая Медведица.
Ах, зачем я не вор,
Не лихой человек!
Я бы выкрал звезду
Через форточку месяца
И тебе бы принёс,
Потаясь, в рукаве.

Чтобы миру всему
Нареклась ты невестою,
Чтоб расплакался май
В два зелёных ручья,
Чтобы звали тебя
Только сказкой небесною,
А крестьянскою девушкой
Звал только я.

Мне не знать-познать сердцем завирушным,
Не запрятанным ещё в чёрную кору,
То ли слыть в миру тюхой равнодушным,
То ль постромки рвать скоком на юру.

Хорошо, что я возрос на донской равнине,
А потом уж жизнь пошла книзу головой.
Зря, что в юности шальной не пропал на льдине,
Выплыл, чёртов казак, с гнибкою ветлой.

И теперь таровать я душой не смею —
От звонка – и взахлёб снова до звонка
Я бы прожил свой век с любушкой своею,
Да судьба – как узда, видно, коротка.

Пора уж поплакать в тепле,
Душевную вызволить слякоть,
Ведь нет ничего на земле —
О чём не поплакать.

Господь, небеса не тряси —
Не манной взбухают колодцы,
Пока в православной Руси
Царят инородцы.

Презревшего спешку дорог
За-ради комолых скамеек —
Никто пригласить на порог
Меня уж не смеет.

Слезу промокнув рукавом,
Чтоб сини в глазах не гасила,
Я, мама, идя напролом,
Живу через силу.

Житейские смяли возá,
Не гребостно пить из копытца…
Сплети мне хоть ты на глаза
Златые ресницы.

Я стану зырянить вприщур
И вновь карагодить упрямо
Средь нехристей и полудур —
Прости меня, мама!

На холоде или в тепле
Из сердца не выветрить слякоть,
И нет никого на земле —
О ком не поплакать.

Высокая власть над душами
В природе ещё жива,
Туман обложил подушками
Безмолвные дерева.

Стоят они, как подталые,
Осинник и тот притих.
И мысли мои усталые
Сполна понимают их.

Куда-то бегу старательно,
Дом прóжит, пуста сума.
А лучше стоять внимательно
И вглядываться в туман.

Привычны не причитания,
Не звонкая колея —
Туманные очертания
Туманного бытия.

Деревья под снегом промёрзлым кряхтят,
Ломаются ветки и плачутся – охти!
Зима распустила небесных рысят
И те навострили незримые когти.

И сам я под снегом довольно ворчу,
И разом на лбу оплывают морщины,
А ночью в окно выставляю свечу,
Чтоб мудрый мороз не пропал без причины.

Он враз не пойдёт на блудливый обман.
Он витязь земной – не барыга острожный!
В серебряном шлеме стоит, как Руслан,
И колет копытцем гуляк осторожно.

О, русская бестолочь, русская стать,
За горы вселенские вас не закинуть.
Нам в бранном единстве с тобой не пропасть,
А в льстивости подлой возможно загинуть.

Поэтому будь благодарна, зима!
Шоссе непролазны, речисты тропинки…
У нас за плечами худая сума,
Но вместе апрельской дождёмся травинки.

Так пусть всухомятку глотают снега
В прикладках сенных разнотравия игол,
Мы снова обкосим свои берега
И выйдем на наш зеленеющий выгон!

Нагая степь. Иду без накомарника,
И там, где бьётся в судорогах ключ,
Красивей и красней цветка татарника
Я не видал, но стебель – ох, колюч!

И я цвету лицом, как слива алая,
Лишь не роняю наземь лепестки,
А на щеках – зарница запоздалая,
Сенная хворь окрасила виски.

Ищу в степи немного утешения,
Природа мне – ближайшая родня,
За все стихи, гульбу и прегрешения
Она цвести заставила меня.

И ей послушней не сыскать напарника,
Смотрящего на степь из-под руки,
Коль кровь моя густа, как сок татарника,
И скулы по-татарски широки.

Блудует май напропалую,
Блажит, сердешный, неспроста
И закрывает поцелуем
Сирени жаркие уста.