Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 2. Позаранник

Все те же картинки, приметы
И звуки, и тени все те
Вчера и сегодня… Не сетуй!
Все-все на своей высоте.
Меняться не след ни крушине,
Ни ветру, ни плесу в куге,
Ни в норках суслиных лужине,
Ни путнику там, вдалеке.
Все то же. Но с новою силой
И с чувством, явившимся вмиг,
В душе зарождается крик:
О, как первозданно и мило,
О, как многозначно и мудро!
Вовек не уйду никуда,
И в пасмурь прозрачно – не мутно,
Хоть дни убывают, года.
Когда первый снег – озаренье,
Капель – это сказ о цветах.
Забвенье несет воскрешенье
Чарующих слов на устах.

Мне дуроломною женой
(Она не зрит Христа!)
Запрещено самим собой
Жить – вот тебе черта
Проведена, как бы разлом,
Как пропасть – нету дна!
Я гляну вниз – бурлит содом,
Стенает сатана.
Не сделать шага одного…
Господь меня забыл,
Ведь он же слишком высоко,
И я ему не мил.
Я злобой дома окружен.
Беспомощен. Я раб.
Из сердца рвется хриплый стон
И телом хил и слаб.
Мое лицо, мои глаза
Сжигает слез поток.
Кричу: «Ударь с небес, гроза,
Умру, как тот цветок,
Что в бездорожии холмов
Без имени блуждал,
А нежность хрупких лепестков
Злой ветер оборвал».

He по своей ли мы охоте
Уходим (власть небес права?!)
И неожиданно и кротко,
Как перед стужею трава.
Нам оглянуться б на прощанье
Без притязаний и молитв,
Но манит тайное свиданье
И что болело – не болит.
Уже пространство все в алмазах
И звуки трепетно-ясней
И не для слуха, не для глаза…
А Глас с высот: «Иди скорей!»

Жизнь кончается не в срок.
Да, еще б пожил на свете.
Заметает пылью ветер
След мой и родной порог.
И о том, что здесь я жил,
Трогал звучную щеколду,
Пел порой, порой тужил,
Кто-то тыкал пальцем в морду.
Все сотрется в краткий срок
Или в долгий —
то не важно.
Был ведь низенький порог
И одной судьбы поклажа.

Прозрачность жизни и земли
Куда-то в сторону уходит,
Где каменно сомкнулись годы
Мои…
а может, не мои.

Неведомая страсть грядет,
И мир захватит чужеродно,
И лишь сочувственно природа
Мой след нечеткий уберет.

Накроет тенью горевой,
Слезинку с листика обронит,
Ничем уж больше не затронет
Под новой вспыхнувшей звездой.

Осел туман и не уходит,
Как будто страждущий палач,
На мысли мрачные наводит
Орущий невидимый грач,
То над моею головою,
То за спиной,
то впереди
С таинственной своей бедою —
Позыв коварный в ней:
иди!
И я иду, не ощущая
Земли,
плывущей подо мной,
Не находя родного края —
В разладе он с моей судьбой.
А я со временем в разладе.
Оцепененье леденит.
И жизни скудную отраду
Отрава рока полонит.
Мне не обидно и не больно,
Хоть птице черной не с родни.
Толкаюсь одиноко в поле
В закатные
глухие дни.

Что ты, что ты,
лист сухой,
От меня бежишь?
Я тебе ведь не чужой,
Я ведь тоже не живой…
Почему молчишь?
Что-нибудь прошелести
Хрупким языком,
Как жилося на Руси
С летним ветерком.
Я потом скажу, родной,
Что гроза и гром…
В яму с мутною водой
Вместе упадем.

Меня супруга балует —
«По-э-э-т! – она орет
И сучковатой палкой
По темени вдруг бьет
Прилежно, без одышки. —
Дурь изгоню с мозгов!
А книжки – на поджижки,
Для отсыревших дров!».
И потому что «баловень»,
За этот вот стишок
«Мине» насунет баба
На голову горшок!

Нету в том ничьей вины,
Что кому-то неугоден.
Набираюсь тишины
И созвучий первородных.
Окропленная росой,
На обочину не сбилась
Жизнь моя, хоть под пятой
У судьбы подранком билась.
И полынь, и суховей,
И неласковая замять —
Все, как хлеб,
душе моей,
Хлеб,
в котором терпка замесь.
Я им дорожу, слова
На признание не трачу.
Одобрительно трава
Мне кивает на удачу.
В этой скудной стороне,
Вдалеке от стен высоких
Я по собственной вине
Собираю строчек соты.

Как узник в тесной камере,
Топчусь в углу двора.
Тут лебеда и камень,
И влажная жара.

И не беда, что тесно
И нет живых цветов,
Удобное тут место
Для мыслей и стихов.

И мой невзрачный угол
Вовек не привлечет
К себе врага иль друга,
Когда строка поет.

Вот так и мне бы, как пчеле,
Барахтаться в цветке, нектар вкушая,
Не замечать, что кто-то наблюдает,
Смежив морщинки мудро на челе.

А это я, из мыслящих персон,
До истины пытавшийся добраться,
Хотя вполне ведь может в жизни статься:
Нет истины, а есть словесный звон.

Пчела, пчела… фантазии полет:
Быть ею в лепестках, но ведь она же,
Когда свой взяток хоботком возьмет,
Единственным и верным курсом ляжет

Домой, где тоже множество забот
И тоже надобно осилить с рвеньем,
Дабы продолжить свой пчелиный род,
Как суть неповторимого явленья.

А мне – свой род, безумцев, забияк,
Заблудшихся в чреватых измышленьях.
…Цветок зовет пчелу не просто так —
Для своего земного продолженья.

Я святостью своей
Мир грешный раздражаю.
Несу цветы с полей,
Их под окном сажаю.
Рублю дрова, топлю
Я бабушкин пригрубок.
И над стихом корплю,
И шевелятся губы.
И с крыши снег гребу.
Пью воду из колодца.
Грач заселил трубу,
Живет он рядом с солнцем,
Мне иногда кричит
И ветку предлагает,
Мол, в бабкиной печи
Полено догорает!

Приметно обносилась оболочка,
Середка явно холодно-черна.
Мне молодильный крем прислала дочка,
Овсянкой кормит по утрам жена.
И дабы не обидеть своих родичей,
Лицо я мазью пачкаю, сердясь,
И кашу ем невкусную, не модничая,
Как лучшую на белом свете сласть.
И все как будто правильно отлажено,
Обман мой внешний без потуги скрыт,
А в сердце резче боль… Но то не важно,
Авось еще, глядишь, и поскрипит.
Ну как могу их подвести, родимых,
Заботливых, жалеючих! Нет, нет!
На энный срок отсторонитесь, зимы!
Попридержу свой «проездной билет».

Я имею право, чтоб молчать,
Не ходить туда, куда не просят,
О жене любимой не скучать,
Не писать о звездах и о росах.
Я молчу. И за чужой плетень
За клубникой очертя не лезу.
Мне на пятки наступает хрень,
Донимают воплем до зарезу!
Всякий тянет за подол к себе,
К мелкому несытому корыту.
Домовой кривится на трубе,
Изо всех жильцов он самый скрытный.
Он соображает натощак
О грядущем мировом упадке,
Кажет Богу вороной кулак,
Чай, в отместку за былые латки.
Я к нему причалил при луне,
Побратались мы без драмы слезной.
Жизнь творит каракули вчерне,
Лепестки срывая с черной розы.