Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 1. Проселки

Молчат рубахи, и носки,
И сапоги из прорезины.
Зажата удочка в тиски
Кладовки, пахнущей бензином.
Ее почти что не видать
Среди различных инструментов.
Сюда заглядывает мать
Как бы с притворным намереньем,
И вдруг озябливо замрет,
Пошевелиться нету силы:
А может, родненький придет,
В час святый встанет из могилы
И скажет:
«Мама, вот и я,
Готовь мне справу на рыбалку,
Приметил в омуте сома —
Не оглушить его и палкой!
Его я выманю из тьмы
Домашней духовитой коркой
И на крючок возьму… Смотри,
Скажу, какой он гордый,
Царь Бузулука, щуки враг,
Любитель в роднике плескаться.
Я для него всего чудак,
С ним не способен я тягаться —
Так он прикинул.
Но уже
Натянута до звона жилка.
Теперь он для меня мишень.
И скоро, скоро моя вилка
Обжаренный кусок возьмет.
О, нет вкусней на свете сóма!..»
Мать ходит сутки напролет
В осиротевшем темном доме,
И каждый шаг ее и вздох
На сердце болью отдается.
И дом как будто бы усох,
В окошке солнце не смеется.
Молчат рубахи, и носки,
И сапоги из прорезины,
Зажата удочка в тиски
Кладовки, пахнущей бензином.

В жилье питайся хлебом, колбасой,
Пей водку и с супругою ругайся,
Коли, к несчастью, ты не холостой,
Но тут уж сам, как сможешь, разбирайся.
Упор же основной задумки сей
На то, чтобы не стал ты домоседом,
Власами не оброс, как лиходей,
Округе насылая ночью беды.
Чтобы уют не превратил тебя
В скота, оплывшего вонючим жиром,
Тетрадку в пухлых пальцах теребя,
Дал заключенье:
«Я стою над миром!»
Зад оторви от кресла, распахни
Дверь, плесенью обметанную толсто,
На воле вольной волюшки вдохни
Заместо горько-ветреного тоста.
И ты среди деревьев и травы
Воскреснешь…
Словно вновь родился!
Сползет венок лавровый с головы
Бесшумно, как и, впрочем, появился.
И ты осмыслишь далее, как жить,
Какой идти дорогой, чем заняться.
И истинным поэтом коль не быть,
То сущим человеком оставаться.
Вот так чуть-чуть переиначил я
Некрасова непраздничные строки.
Словами ведь он не сорил зазря,
Когда о русских гневался пороках.

Хоронили Алешина друга
Михаила – за тридцать ему.
И опять секанула вьюга
Больно по сердцу моему.
А стояло погожее лето,
Цвел бессмертник,
дымился шалфей.
И о радости пела куплеты
Птаха средь наклоненных ветвей.
Не понять ей людские страданья,
Укорять я ее не берусь.
Может, тоже спытала прощанье
И безмерную хладную грусть,
И над сникнувшим плакала птенчиком,
И гнездо покидала не раз —
Приносила румяное семечко…
Но ледышкой тускменился глаз.
Все похоже. Но в измерениях
Разных. Воля тут, стало быть,
Бога. От горя мать серая,
Шепчет:
«Мог бы еще пожить,
Да проклятая водочка… сношенка…
Что ж о том теперь говорить!»
Гроб зарыли, смиренно, негромко
Поминать удалилися, пить
Мужики, и дети, и бабы
В «Старый Замок» – такое кафе.
И за ними последовал я бы,
Если б смысл не открылся в грехе.
Михаила ведь не отпевали,
Некрещеным он рос и жил.
А причину сельчане знали —
Мать его всяк судил да рядил.
Коммунист она и заветам
Ильича непреклонно верна.
Михаил нарушал запреты,
Отклоняясь порой от вина,
Посещал тихомолком церковь.
С ним ходил Алексей – мой сын,
Он крещеный, с Иисусом в сердце,
Другу он говорил:
«Не один
Ты на свете…» Теперь вот
Оба «там».
Но по разным местам.
А возможно… Душою он верил
В Бога, Мишка. Ему я воздам
На могиле молитвою светлой.
Вон как сталось… Был холмик готов,
И дождинки запели приветно
На чарующих сто голосов!

Смысл жизни не в вине?
Зачем же оно льется,
И сердце громче бьется,
И ты уж на коне!
И как лихой ездок,
В бока вонзаешь шпоры,
Перед тобой просторы,
И твой маршрут далек.
Куда он приведет?
К удаче? Или плахе?
…Пуста бутылка.
Птаха,
На счастье, не поет.
Ты позабыл о ней
И не кормил пять дней,
И вот теперь она
Уже и не она…

Отец и мать, сестра и брат,
Жена и муж, и друг сердечный…
Россия носит черный плат.
А этот траур будет вечным?
Все поразмыто. Все ушло,
Основой жизни что являлось,
Коварное крушило зло.
Но, может, что-то и осталось?
О нет, я вовсе не хочу
Искусно нагонять туманы.
Я истерично не кричу,
Что русский мой народ обманут.
Гораздо бедственней, сложней
В вопросе этом судьбоносном.
Опять доносится с полей:
«Налей!»
Излишни тут вопросы!

Черные дни ноября,
Зори утратили свет.
Ветры друг другу грубят,
Им перемирия нет.
Кто безвозвратно ушел?
Кто безнадежно придет?
Тонет, качается дол —
Красной России оплот.
Белая Русь умерла,
Церковь о ней лишь скорбит.
Как же жила да была?
Время об этом молчит.
Только ноябрь все смурней,
Вон бездорожье сквозит.
Праздника нет у людей,
Сердце ознобно болит.
Радость ветра унесли.
Мир. А как будто война.
Бога проси… не проси…
Правит в стране сатана.
Дух, знамо, русский одрябл,
И безнадежен удел.
Кровью упился ноябрь
И оттого почернел.

Когда вино в запасе дома,
То ты всегда настороже,
В какой-то праздничной истоме,
И робость некая в душе.
Как будто ожидаешь гостя
Иль кто-то в гости ждет тебя.
Ты молчалив. Ты счастлив просто,
Глядишь на все и вся любя.
Пытаясь вникнуть в твою тайну,
Жена излишне не кричит,
И вот уж утешает сайкой,
Не вдруг сготовленной в печи.
И драгоценная улыбка
Не сходит с милого лица…
Прощай, волшебная бутылка,
Ты дотерпела до конца!

Стою с открытою душой,
Как бы с протянутой рукой.
Проходят мумии, скелеты
И вторят хором: «Нету! Нету!
Торчи здесь сто иль двести лет,
Услышишь тот же ты ответ!
Родился ты в недобрый час,
Хоть ты родился позже нас.
Так знай, мы были, как и ты,
И те ж имели мы черты.
Ты станешь мумией, скелетом
И будешь вторить: “Нету! Нету!”
Всем, то с открытою душой,
Как бы с протянутой рукой».

Есть осьмушка бумаги,
Огрызок карандаша.
В этот миг они кстати!
Мысль бесследно б ушла.

Коль ты в долгой дороге
От жары изнемог,
В этот миг как он кстати,
Припасенный глоток.

Так землица – два метра,
У нее же свое!
Она примет в объятье.
Нет желанней ее!

Инвалидную коляску
Мэр Игнату подарил.
Кулаком по ней он хрястнул
Изо всех остатних сил:
«Лучше бы себе оставил,
А мне ноги бы вернул!»
И еще такое вставил!..
И такое он ввернул!..
Желваки аж заиграли,
Губы жалко затряслись.
Воевать ребят послали
За кордон… «цвела чтоб жизнь
Завсегда в стране великой!»
Да, цвела…
Но для кого?
Потемнел Всевышний ликом,
Русь окинув далеко
Взором мудрым и пытливым:
Неважнецкие дела —
Воровство,
разбой лавиной,
Княжат те, кто у руля,
Нет кого на жатве в поле
И на поле боя нет,
Вот уж им «досталась доля»!
Как же мил им белый свет!
Злата, серебра сколь хочешь —
И гуляй (мол, сам не свой!)
Белым днем и черной ночью,
Летом долгим и зимой.
А Игнат все пьет сивуху
У забора – в парк нельзя!
Щиплет черствую краюху —
Дали добрые друзья.
Полицейский:
«Уберите!..»
«Он бездомный». —
«Он урод!»
«Суки, ноги мне верните!»
Плачет воин какой год.
И сивуху он глотает,
От слезы тускнеет взор.
В парк на танцы не пускают.
Обезножел… С этих пор!