Виктор Ростокин - Необжитые пространства. Том 1. Проселки

Не сосчитать вовеки перепутий,
Углов и тупиков. Темным-темно.
И разобраться в заморочках сути
Не всем живущим на земле дано.
Гадаю я, соображаю тупо
О том, что есть. И нет чего. И нет
Всего того, что мимолетно, хрупко,
А втуне этим значим белый свет.
Уперся лбом о выступ, о корягу,
Топчусь в вонючем жидком киселе.
И со стихами комкаю бумагу —
Чтобы душа моя осталась бы целей.
Я возвращаюсь. Те же преткновенья,
И в те же раны та же боль вошла
Сквозная. Где же кровь? Свеченье
Ее? Она была иль не была?
Хотя бы капля – слабый признак плоти.
Далекий ропот галочьих орав.
Никто меня уж не окликнет: кто ты?
И в чем виновен ты? И в чем ты прав?

Я на Пасху не жалею хлеба,
Угощаю от души скворцов,
Чтоб их пеньем оглашалось небо
До сокрытых тайною краев.
День настал радений и поклонов,
И молитв, и слез, что так светлы,
Как в цветах черемуховые кроны,
Как сиянье солнечной ветлы.
Все сегодня праздником возвышено,
В тень никто не прячется тишком,
Словно вся-то жизнь лучами вышита,
Тронутая малость полынком.
Не скажу: «Отрада привалила…»
Даровал Господь ее, чтоб я
Вновь обрел врачующие силы,
По-сыновьи мир большой любя.
Те, кто беден, их не избегаю,
Ободрю их словом, помогу,
Чем могу. И впредь им обещаю
Побывать в застенчивом кругу.
Душу я для них не пожалею,
Позабудут про ущербность лет.
Пасха, ведь она всех дней милее,
Без нее самой Вселенной нет.

В бабье цветистое дивное лето,
Всю-то Донщину окинув глазами,
В гости к себе пригласила поэтов
Новая Анна, как добрая мама.
Едут с краев отдаленных и близких,
Кто с хуторов, кто с райцентров послушно,
К сердцу тетрадки ладонью притиснув,
В «Ниве» советской, в автобусе душном.
Ждали весь год, наскучались в разлуке,
Снова их праздник настал откровений,
В ясном сиянье лучей Бузулука
Сколько озвучено будет творений!
Площадь центральная солнцем залитая,
Город встречает шумливых гостей.
Всем самородкам подмостки открыты.
Мощь набирает словесный ручей.
И – понеслось!
В стороне не удержишься.
Чувств огневых половодье! Я сам
Тронул Пегаса с насиженной межи,
Мед стихотворный потек по усам.
Родина малая, счастлив свиданью,
Дух не иссяк твой в сумятице дней,
Как и в былые года, первозданен,
Свято созвучен с судьбою моей!

Русь на причуды таровата,
Чудак сидит на чудаке,
Такие славные ребята,
С жар-птицей в поднятой руке.
Дров наломают, пересолят,
До слез друг друга осмеют.
И дуб столетний пересадят,
Под мышку радугу возьмут.
И вот из этих Ванька Ветров,
Как бы играючи, без дум
Однажды сочинит «сонету»…
И на тебе —
триумф и шум:
«Как гармонично и игриво!»
Серьезно хоть кого спроси,
Все скажут, что такое диво
Возможно только на Руси.

Греха не совершал. Но грешен все равно.
И к бесу не примкнул. Однако маловер.
Вина не пьешь почти. Играешь в домино,
А для пометок нужных лежит в кармане мел.
Порою он спасал, порою пасовал,
Когда сосед локтем стирал пыльцы черту.
«Ты, – говорил, – козел!» Мемекать заставлял,
Он унижал, чтоб ты не пер на высоту.
Чтоб был ты, как и он, однообразно сух
И прятался лицом в чертополохе тьмы,
С одышкой затая низвергнутый уж дух,
И в десяти шагах от ломовой тюрьмы.
Ты, верно, был другим в пространстве дней и лет.
Букварь читал. Потом у весен и у зим
Рос на виду, хотя, положим, не поэт.
А кто? Не знал ты – был каким.

Перевелись в России чудаки,
А с ними шутки добрые, улыбки.
Слоняются угрюмые хмыри
И ломятся назойливо в калитки.
И беззащитных грабят стариков,
Нет денег – все иконы посрывают,
А на прощанье сунут «петухов»:
Чтоб не было улик, огонь «спасает».
На эту сволочь жалко тратить строк,
На них не обратил бы я вниманье,
Но вот убит позавчера пророк
Во храме в час святого отпеванья.
Преступник ухмыльнулся: «Пошутил!»
И суд «смягчился» —
признан фактор важный,
Последний «по заслугам получил»,
Как не за столь значительную кражу.
На смену простодушью, озорству,
Веселой искрометности, задору
Пришло, испортив жизни красоту,
Глухое сатанинское отродье.
И белый свет померк. И наяву
На ладан дышат русские деревни.
А я в отчаянье кричу, зову…
Холмов священных неподвижны гребни,
Как обелисков горестных чреда
И невозвратность благостного чуда.
Емеля не поедет по дрова
В лес на печи порошею… Покуда
Куражится и злобствует иуда!

Живущие на мусорке коты,
Меня считая равным по судьбине,
Подходят, благодушны и просты,
И я стою у них посередине.
Они не лезут с ласкою к ногам
И не являют чувства униженья,
По их глазам угадываю сам
Их горькое святое откровенье.
Они котов домашних мне родней,
Понятные, как ветер и туманы,
Как позднее дыхание полей
В осаде взбунтовавшихся бурьянов.
И все они извечно без имен:
Им имена без надобности всякой
На воле вольной.
Ухнет если гром,
Подвал есть с сокровенною клоакой.
Захлюстанная баба из ведра
Плеснет помоями на них угрюмо,
Они забьются в уголке двора
И, лапкой умываясь, рады утру.
И я живу под прессингом тычков,
Недобрых взглядов хамов и пустышек
Без имени и прочих орденов
В своей судьбою нареченной нише.
И я бегу от грома под сирень,
Руками закрываюсь от помоев.
И следует за мной живая тень
Светлейшего на свете домового.

Непонятно было раньше,
А сегодня – в петлю лезь!
Что ни час, ни день, то рана
И в крови зубной протез.
А лелеял все надежду:
Буду старым – отдохну
От огульного невежества,
Что заполнило страну.
Чикиляю я в сторонке,
Не встреваю в разговор.
«Глянь, поэт! – летит вдогонку, —
Ни к чему нам этот сор!»
Молодые и откормленные,
По бутылке – в кулаке,
Им ли знать России корни!
Родина в «черновике».
Стаей шлындают, цепляют,
Зубоскалят, хохоча,
Наземь женщину валяют
И кофтенку рвут с плеча.
И прохожие во страхе
Без оглядки прочь бегут.
А несчастной ее «ахи»
Не помогут, не спасут.
Драма – воплощенья срама,
Удушающий удав!
Вот тебе и «ма-ма… ра-ма…»
Дима… Владик… Владислав…
И букварь. Училки голос:
«Всем пятерки! Так держать!»
…Соскользнул рисковый полоз.
Чью-то бьют жену и мать
Лиходеи, отморозки,
Кольца бликами в ноздрях.
Запропали где-то россы.
Вон грядет уж скорый крах.
Ну а мне терять-то нечего,
Зашибут…
Не лучше ль так?!
Подвернул. «Сюда со свечкою,
Щас поймешь». В лицо – кулак!
И трусливо разбежались
По домам. Проголодались.
Впечатлений через край!
Им Христом заказан рай.