Владимир Мавродиев - Избранное

На багровеющем закате
чернели птицы над рекой.
Из Волги поднимали катер,
потопленный былой войной.
Лебёдки грузные скрипели,
и ветер звуки уносил,
а мы по-взрослому смотрели,
по-детски губы закусив.
Мы по слогам читали в книжках
слова «бомбёжка», «бой», «война».
Стояли мы,
толпа мальчишек,
да, помню, девочка одна.
Смотрели в чёрные пробоины,
пробитые, казалось, только что,
и, помню, было очень боязно
представить катер этот тонущим…
А ночью
беспокойно
спали мы,
нам снилось небо почерневшее,
и катер возникал,
как памятник,
перед глазами повзрослевшими.
Казалось, что по Волге огненной
он снова плыл, стрелял опять,
нам помогая слово «Родина»
не по слогам уже понять.

Ходоки ваши где-то
вспоминают о вас.
Улыбаются деды,
начиная рассказ.
Рано старятся годы,
но убита война.
В их улыбках та гордость,
что победой дана.
Заросли вы спокойно
и как будто тихи,
лишь мальчишка какой-то
написал вам стихи.
Но, когда новой бурей
взрывы гасят миры, –
по обрывам как будто
проступаете вы
и хотите напомнить
об убитых тогда.
И спешите на помощь
трудным мирным годам.
Партизанские тропы,
пусть не грянет беда.
Пусть никто вас не тронет
никогда, никогда.
Будьте вечно спокойны,
будто скалы, тихи.
А мальчишка какой-то
пусть вам пишет стихи.

А сирень –
весь город подожгла,
от аэропорта до причала.
А потом
к дому моему подошла
и в окно искрами постучала.
В город вышел я,
а сирень – везде:
у людей в руках,
в киосках стеклянных.
Что же я, чудак,
дома был весь день,
даже в окна ни разу не глянул?
Потухали дома,
фосфорилась река,
на камнях брызги крупно сияли.
И чуть слышный звон
плыл издалека
через город, горящий садами.
Стала сразу ночь
чище, синей.
Лишь к утру,
словно что-то пропало,
приумолкла сирень,
погрустнела сирень,
ну а может – просто устала.
Угасали клубы звёздного дыма,
становилось спокойней,
серей…
…Пять ночей она ко мне приходила.
Пусть и к вам
приходит сирень.

Подснежниками воздух пахнет
и набухающей землёй.
Я сяду на скамейке в парке
дышать вечернею весной.

А вдалеке, в остывшем доме,
погаснет свет в твоём окне.
Ты не узнаешь в полудрёме,
что я опять ушёл к весне.

Что мне ни капельки не скучно
ходить у краешка реки.
Ходить и слушать, очень слушать
траву, деревья и гудки.

В такую ночь, в такие вёсны
мне всё доступно, всё дано.
Хожу, забрасывая звёзды
в любое тёмное окно.

Берега водой распирает,
развесёлой такой водой!
Волга спину свою разгибает,
поднимая лёд голубой!
Вырываются волны-птицы
из холодных чёрных глубин.
И грохочет, сорвавшись, пристань
на плечах недовольных льдин.
Льды гремят,
взрываются словно!
Разметало брёвна кругом…
«Ледоход» – слишком плавное слово:
ледолом,
ледобой,
ледогром!..

Туманные аллеи,
блестящие кусты.
Клёны, как олени,
глядят из темноты.
Снега жду большого,
а приходит дождь:
шорох,
шёпот
колышут ночь.

Размокшей земли
сторонятся люди.
Может быть, зимы
вообще не будет?
Может, после осени
хлынет весна?
Волга –
будто озеро.
Тишина.

По улицам, как леший,
всю ночь хожу.
Зелёный, уцелевший
в ладонях лист держу.
Не спится мне,
не спится,
не хочется домой.
А улицам снится –
каждой – сон свой.
А земле снятся,
синие слегка,
мягкие, пушистые
тёплые снега.

Гладит тихий ветер
холодный обелиск.
Склонились низко ветви,
сугробы улеглись.

Смелея постепенно,
прозрачна и нежна,
на клавишах ступенек
играет тишина.

Сырым снежком лохматым
укутана земля.
А в ней – лежат ребята,
такие вот, как я.

С Урала и из Крыма,
а здесь, в степных краях,
накрыла их,
накрыла
тяжёлая земля.

По городу летают
снежинки февраля.
Земля моя – святая,
красивая земля.

Для ГЭС и пашен годная,
вбирая свет, дожди,
она лежит, свободная,
у павших на груди.

…Я разрывал тугие струи ливня,
я должен был дойти
иль доползти.
Трава гудела.
Клокотали листья.
И тучи – чёрным валом! – впереди…
Рассвет немыслим.
Ериков кипенье.
И ветра необузданная злость.
Казалось,
в пойме было в эту ночь
сплетенье
всех ураганов и великих гроз.
Металась ошалелая дубрава…
Ну а потом такое началось!..
Не помню, как до хутора добрался.
Запомнил только:
зорька… улеглось…
Стою один,
туманится вода…
Но голоса людей уж рядом где-то.
Подрагивает синяя звезда
в ладонях онемевшего рассвета.
Висит над Волгой
удивлённый месяц,
и катер вдалеке
гудит… гудит…
Рассвет и я,
пришли мы к людям вместе.
И – солнце подымалось
впереди!..

Апрелем улицы продуты.
Встаю пораньше неспроста.
Торжественно взлетает утро,
прозрачно крылья распластав.

Своей дорогою старинной
уходят ночь и тишина.
И тает медленно, как льдина,
большая белая луна.

Дожди апрельские,
пролейтесь!
Я по утрам всегда вас жду.
Шуршит сиреневый троллейбус,
а я не еду – я иду!

Наполнены зарёю лужицы,
светлеет тонкий горизонт.
Еще часок – и день закружится,
как голубое колесо!..

…Газеты свежие листает
троллейбус ждущая толпа.
А я иду. И вырастает
за Волгой солнце, как тюльпан.

Всё утихает постепенно,
вечерний воздух густ и свеж.
Сбегает зыбко по ступеням
задумчивый фонарный свет.
Забыты до утра заботы,
уснули радость и беда.
Всё утихает.
Лишь работа
не утихает никогда.
Гремят у чёрной Волги краны,
их развороты тяжелы.
И звуки бьются с силой града
в сплочённость летней тишины.
Идёт обычная работа,
работа, нужная всегда.
А звёзды,
будто капли пота,
дрожат
и падают
в суда.
А волны вспененные кружатся
и бьются грудью о причал.
Луна сутулая, как грузчица,
уносит
полночь
на плечах.