Владимир Мавродиев - Избранное

Я от тебя в ноябрь уйти спешу,
в кармане спички пальцами ломаю…
Поссорились.
Надолго ли? Не знаю.
По листьям мягким в осень ухожу.

Скажи, зачем разлуки нам придумывать,
не заходить опять и не звонить?
Зачем в сырую сонную предутренность
мне одному по улочке бродить?

Нас не такие испытанья встретят,
никто не в силах приказать судьбе,
а мы не устоим, мы в ссорах этих
растратим что-то главное в себе.

А ночь добра – ни грубости, ни злости.
Спокойна ночь, едва-едва слышна.
Сквозь ветки вязов,
как сквозь пальцы осени,
синея, протекает тишина.

И вот пошли осенние дожди,
среди деревьев призрачно мерцая.
Деревнями, дорогами, мостами
они до нас, до города дошли.

Они не бьют, а гладят окна, крыши,
как будто им смиренье суждено.
Ты слышишь этот дождь?
Наверно, слышишь,
в октябрь холодный приоткрыв окно.

То тише шорох полночи, то громче,
искрящиеся ветки шелестят.
Нас разлучают только эти ночи,
но скоро дни нас тоже разлучат.

Бегут ручьи по крышам и по трубам.
И по краям дорог бегут гурьбой.
Давно известно, что в разлуке трудно,
ну а зачем нам лёгкая любовь?

Пусть будут расставанья,
возвращенья,
и не в укор – в согласие судьбе.
За все обиды я прошу прощенья,
за радость всю – вернусь опять к тебе.

Пусть многое придётся нам разрушить,
чтоб многое построить впереди.
И пусть всегда, перед любой разлукой,
всю ночь идут такие вот дожди.

В небо, в небо
листья ветром заброшены!
Вверх летят они, вверх,
ни один не опустится вниз.
Посмотрите, вглядитесь,
сейчас они очень похожи
на внезапно явившихся
маленьких птиц.
Ах, судьба,
что ты с листьями этими сделала…
Им бы тихо упасть,
ждать подхода зимы.
А они – полетели,
сорвавшись с родимого дерева,
в небо, в небо
от серой осенней земли!..
А они – всё мне кажется –
там, в небосводе,
во вторую, крылатую,
поверили жизнь.
И летят, и смеются,
веря в то, что никто не позволит
вдруг отнять у них небо,
эту долгую высь…
И не знают они,
что судьба так изменчива,
что последним станет
их первый в небе полёт…
…Осень, осень,
желтоглазая женщина,
задевая прохожих,
по городу молча идёт.

…Горят, горят мои леса.
Озёра высохли за лето.
Берёт начало из рассвета
дубравы красной полоса.

Трамвайчик грибников привёз,
они спешат в осинник дальний.
Им долго вслед взирает пёс,
он ночь под старой лодкой мёрз
и потому такой печальный…

Ну, где там в сумке колбаса?
И хлеба есть полсайки где-то…
…Горят, горят мои леса,
протоки сузились за лето…

Прозрачно всё и одиноко,
ни ветра шалого, ни птиц.
Упасть в листву глазами вниз,
вздохнуть спокойно и глубоко.

Лежать бы так и час, и два,
почуять сердцем: стало легче.
И слышать, как тебе на плечи
бессильно сыплется листва…

А после, в жёлтой тишине,
дыша усталою природой,
молчать смиренно со свободой,
брести по лесу, как во сне.

На пристань к вечеру вернуться
с весёлой на душе тоской.
Трамвайчику вдруг улыбнуться,
псу бедному махнуть рукой…

…Октябрь.
Золото.
Краса.
Течёт дорога из рассвета.
На листьях улетело лето.
Горят, горят мои леса…

Ветра травой пропахли и рекой,
кусты склонились над водою серой.
Летит ко мне листок, как чье-то сердце,
и я скорей ловлю его рукой.

А он дрожит, дрожит, как будто бьётся
взаправду сердце у меня в руке!
Созревшее оранжевое солнце
стоит в лесах по пояс вдалеке.

Октябрь – раздумий вечная обитель.
Костры кустов мерцают в полумгле.
Вы осторожно осенью ходите:
лежат сердца деревьев на земле.

Со мной бывает иногда такое:
не спится. Надоест лежать, курить –
иду к реке. Мне хорошо с рекою.
Нам есть всегда о чём поговорить…
…Уткнувшись в берег,
спит трудяга-катер.
Пусть ему снятся дальние моря.
Качается звезда в дрожащей капле,
а капля – на ладони у меня.
За Волгой городок – костёр потухший,
лишь окна-угли тлеют кое-где.
Я только Волге открываю душу –
спокойной, сильной, сказочной воде.
Почти беззвучна ночь. И только волны
вздохнут о чем-то, галькою шуршат.
Я то дышу, не глядя, тихой Волгой,
а то гляжу на Волгу, не дыша.
Подумаю над будущей строкою,
воды напьюсь, присяду и засну.
А Волга тёплой доброю рукою
накинет мне на плечи тишину.

Зацвела смородина слегка,
и нектара запахи витают.
Не уходят дни, а улетают.
Поднялась на цыпочки река.

Вечера апрельские тихи,
мимолётен слабоногий дождик.
Я пишу пейзажные стихи
и тебе завидую, художник.

Говорю: свежи берёз листки.
Но чего-то слову не хватает…
А твои бесхитростны мазки,
но бумага радугой играет!

Новый стих напишется к утру.
Но застыли в нём луна и листья.
Мягкости обыкновенной кисти
не хватает острому перу.

Нас весна обоих увела
в те края, где расплескалась завязь…
Я тебе завидую, но зависть,
будто акварель твоя, светла.

Земля смотрела незаметно
из-под травы.
Июль сиял!
Напившись свежести рассвета,
заволжское шумело лето,
а я у озера стоял.
И вдруг –
как будто бы рука
легла мне властно на плечо!
Остановились облака
и лодка, что плыла, легка.
И сердцу стало горячо…
Я оглянулся, замирая,
ещё не чувствуя, не зная,
и, отступив на шаг назад, –
земли я ощутил вдруг взгляд.
Оторопел, и стало страшно:
день изо дня,
день изо дня
песчинкой и травинкой каждой
земля смотрела на меня!
Она всегда за мной следила,
глядела в жизнь мою, в дела.
Она, как мать, меня судила,
когда в том надобность была…
Нам от её не скрыться взгляда,
нам навсегда запомнить надо,
что, отдыха почти не зная,
дыша тревожно,
нелегко,
земля глядит,
благословляя.
И не прощая ничего.

О нём задумываясь часто,
его не видим мы подчас.
И ждём несбыточного счастья,
что где-то там горит, лучась…

Не ценим радости свободы,
пытаясь разгадать секрет.
А счастье – это просто годы,
нам не оставившие бед.