Владимир Мавродиев - Избранное

А счастье – выйти рано утром
и синеву вдохнуть легко,
всем сердцем ощутив минуту,
минуту счастья своего.

Ну вот и снег. Грузовикам
он за ночь наполняет кузов.
Лежит везде желанным грузом,
послушный лыжам и рукам.

Ну вот и снег. Летят легко
снежинки, радостны и ярки.
Над улицей и над рекой
они играют в догонялки!

Ну вот и снег. Он всё прикрыл –
листвы опавшей грусть и горечь.
И обнимает целый город,
как пара белых лёгких крыл.

И очень хмурый человек,
как будто сбросил груз никчёмный,
стоит, вздыхая облегчённо:
«Ну вот и снег… ну вот и снег…»

Среди привычной тишины
над берегом, у кручи
стоят они, почти черны,
корявы, но могучи.

Была пора: белы, легки,
вплывали в воздух синий!..
У их подруги – у реки
о той поре спросите…

Ах, белизна!.. Зелёный вихрь!..
…Кора бугристая и чёрствая…
Они почти черны. Но чёрными
никто не называет их.

Четвёртый день смотрю на море.
Штормит. Четвёртый день подряд.
– И что шумит? Ну просто горе, –
вздохнув,
рыбачки говорят.
Четвёртый день трёт тело ветер
и волны оголтело прут.
А рыбаки иль чинят сети,
или за чаркою поют…
Приезжий я и незнакомый,
а приглашают в каждый дом.
Такие здешние законы,
я постигаю их с трудом.
Постукивают ставни, двери.
А морю, видно, всё равно:
штормит.
И я уже не верю,
что успокоится оно,
что наконец устанет ветер,
придёт заря – чиста, сильна.
Но как-то утром,
на рассвете,
меня разбудит… тишина.
Я удивлюсь, я спрыгну с койки,
я к морю сразу побегу.
Пустынно будет и спокойно
на непривычном берегу.
И, взглядом провожая чайку, –
как здесь глядят, из-под руки, –
увижу я:
забыв про чарки,
давно уж в море рыбаки.

…И снова я пришёл к тебе.
Прости, что снова ненадолго.
Азовье, ты в моей судьбе
соединилось кровно с Волгой.
На Арабатской загораю,
кидаю по ветру камку [1] Камка́ – сухие водоросли на берегах Азовского моря. .
И море в душу так вбираю,
что спать ночами не могу.
Усядусь на бывалой лодке,
«Памир» рыбацкий покурю.
И с ветерком солёным, ловким,
будто с дружком, поговорю.
Луна закидывает сети,
с отливом спорят якоря.
Живые брызги, словно серьги,
покачиваются на камнях…
Тёмно-зелёно волны катят,
огни далёко гнёзда вьют.
И под баян в пансионате
девчата про любовь поют…

…Азовье, память всколыхни
через года.
Пусть в землях строгих
помогут мне твои дороги
и эти поведут огни.
И, будто парус, сердце мне
в бессильный штиль
собой наполни!
В сухой и душной тишине
о ветерке-дружке
напомни…

Чванливым не чета
(навек хоть обяжи́те),
люблю стихи читать
в рабочих общежитьях.

Придёшь, и не беда,
что все ещё не в сборе.
На кухне суета,
коляски в коридоре.

Здесь в красном уголке,
где столики простые,
сижу накоротке
с парнями заводскими.

Неполный зал притих –
блестят глаза? Померкли? –
И лучше не найти
своим стихам проверки.

Любите невезучих
побольше, чем иных.
Мрачных, будто туча,
от невезенья злых.

Мечта наговорила!
Но жезл судьбы тяжёл…
Тесны у них квартиры,
невесел взгляд у жён.

Не лезу с панибратством,
но люб мне тот народ.
Ещё бы разобраться –
с чего им не везёт…

Весёлые в получку,
в поношенных пальто…
Любите невезучих!
Их любит мало кто.

Поизносились старые,
отжили:
дороги выдавались нелегки.
На магистралях главных
отслужили,
теперь ушли в глухие тупики.
По малым полустанкам,
по разъездам
их развезли. Но вовсе не ломать.
Ещё крепки – найдётся труд полезный,
вагонам непривычно пустовать.
Служенье людям их судьбою было,
и люди,
от иного далеки,
их переоборудовали быстро
под склады, общежития, ларьки.
Они теперь,
уж их удел таков,
не на парней похожи натрудившихся,
а на пенсионеров-стариков,
общественной работой нагрузившихся…
Лишь иногда,
лишь только иногда,
однажды ночью
вдруг
вагон проснётся,
почуяв: на подходе поезда.
И гул в колёсах ржавых отдаётся…
И прогрохочет мимо товарняк!..
И до утра,
в томящем содроганье,
вагонам старым
не заснуть никак:
у каждого
свои воспоминанья…

…Я у окна стою подолгу,
тянусь в заснеженную тишь…
Но ты звонишь,
зовёшь из дома.
«Весною пахнет…» – говоришь.
Я выхожу. Белеет вечер.
И колкий снег летит навстречу.
Ты на углу у автомата
стоишь с улыбкой виноватой.
И где ж весну ты разглядела
на этой улочке зальделой?
Но, мне не дав сказать и слова,
ты уверяешь в этом снова:
«Смотри, деревья посвежели…
Не видишь разве?
Неужели…
А я-то думала: весна…
Нет?..»
…Волга льдами стеснена.
Бредём в молчанье по аллее.
Застыли вязы. Иль олени?..
Пусть тёплые им снятся сны.
Далёко, Галя, до весны…

Январские наивные деньки.
Блеск глаз людских и ёлочных игрушек.
Слепи снежок, до тополька докинь.
Заметь, как он подрос за год минувший.

Снижаются снежиночки легчайше,
огни и окна семенят, рябя…
И очень рядом ходит-бродит счастье
и ищет не кого-нибудь – тебя.

Увозят пристани.
Против теченья тянут
большие деревянные дома.
Холодный день.
Снег реденький не тает.
Увозят пристани.
Теперь уж всё.
Зима.
Листвою правый берег замело,
листвою красной, жёлтой и зелёной.
Без лампочки фонарь,
чуть-чуть склонённый,
да лодки с пооблезшею смолой.
Мы каблуками вразнобой стучим,
идём с тобою –
как тогда, в апреле…
Холодный день.
И завтра не теплее.
Глядим на Волгу.
Пара слов. Молчим.
Ларёк забит.
Луж серая слюда.
И вдруг гудок
внезапный,
хриплый,
долгий –
увозят пристани.
Как будто навсегда.
Не надо уходить сейчас от Волги.

Стернёй вокруг ершится поле,
дымком окутано село.
В который раз мне стало больно,
что лето красное прошло.