Владимир Мавродиев - Избранное

Он не искрился, не смеялся,
он на исходе был почти.
И, мне казалось, извинялся,
когда садился на плащи,
на распустившиеся ветки,
на удивлённых малышей:
напомнить им хотел, наверно,
о санках, спрятанных уже.

А мы? Мы снег не замечали,
по хрупким улочкам спеша.
Снег был последним, был случайным,
снег настроению мешал!..
Летел он, неказист и сер,
и прятался в защелья лестниц.
Летел, как будто звуки песни,
которую забыли все.

Он, отвернувшись, таял в лужах,
чтобы весну не разрушать,
решив, что гибнуть – это лучше,
чем всех собою раздражать.
Он задевал ладони, лица,
отчаясь что-нибудь понять…
И умирал, чтоб возродиться,
чтоб снова первым снегом стать.

Май! – клейких листьев торопливая лепка,
опрокинутые вёдра грозы!
В строчку каплей влетает – «Азы».
Май – азы лета.
Я иду по маю,
и полоски вечерних зорь –
будто алые закладки в книге мая
между страницами дней.
«К ней!.. К ней!.. К ней!..» –
это стучит сердце.
Так вбивают последний крюк скалолазы:
каюк? сказка?
Вместе с ветерком
я пролетаю через взъерошенный сквер,
где шипят гейзеры сирени.
Скорее!
Я сшибаю с веток куски синего неба.
Это – глаза мая.
Это – мгновенья мая,
замеревшие кристаллами.
(Кем, чем станем мы?
Талыми льдинами?
Тайно любимыми?
Пройдём ли вместе,
простучим ли этот сквер
по октябрьской позолоте
мимо осеннего барокко?..)
Морока!
Скорее в май
из вязкого тяготения печали!
Сомненья –
прощайте!
Иди навстречу,
лети тополиной пушинкой,
бросая зимние пожитки.
Скорее в май!
Май – твой,
мой – май.
Он – твоя и моя баллада.
Ладно?

Вдруг в ладонь свою возьму
пальцы лёгкие твои.
Отпущу тебя в весну,
в запах солнца и травы.

Каплепада ворожба,
птицы на последнем льду.
И забава воробья –
капли цапать на лету!

Вся, как ветерок, легка,
ты спускаешься к реке.
И видна издалека
капля солнца на щеке.

Ты красива, молода
и в словах своих умна.
Только для тебя – беда
этот ветер и весна.

Ты прогулки до зари
осторожно обещай.
Осторожно говори
«навсегда» или «прощай».

Ах, бровей твоих разлёт!
Ах, рука твоя легка!
В берега пускай войдёт
пьяно-синяя река!..

…Старомодный снег
выпал, густ и мокр.
Ожиданье
всем
утолил, как мог.
Кустам продрогшим, шатким –
по кудлатой шапке.
А уж сосны-ели
шубы понадели,
тёплые, по росту.
Время-то – к морозцу.
Худо грели листья.
Земля – хоть ломом бей.
На шубу лисью –
заячью шубейку.
Не чтоб бело,
а чтоб тепло.
…Тихо и негордо,
вовремя
для всех
повалил на город
старомодный снег.
Шёл под вечер –
город сер.
Утром вышел –
в сугроб сел!..
Снег!
Смех!
Свет!..
Ах, снега,
синие слегка!..
Сахаристая зима
тротуары замела.
Вы не возражаете,
горожане?

…Трамвай – иль лось? –
по рельсам вскользь!
Разрумянились дома –
молода зима!
Детвора,
гора,
ура!.. –
На коньки давно пора!
Шурки,
Саньки –
шустро
в санки!
На бугре – корка,
детворе – горка.
Ах!.. Эх!..
Бах – в снег!

В воскресенье – в лес.
В блеск!
Как свежо и странно…
Выпал наконец,
долгожданный…
Под окошком вмиг
вырос снеговик.
Как ловко! –
нос – морковка,
глаза – угольки.
А у реки…
Чертят
линии
снежки!
Искр – россыпи,
визг-крик!
Делишки…
Думаете – мальчишки?
Нет. Взрослые…

Думал, снег:
дунул –
нет.
А он повалил –
терпи.
Давай, снежок!
Всем хорошо.
Снег высок –
свеж колосок.
В городах и в степи
кутерьма,
белый пир!
Давай
не зевай!
Добра
насыпай!
Летя,
лупи,
любя,
лепи,
снег!..

За что мне такое, скажи́те?
Не меньше других ведь грешу…
Земли необжившийся житель,
вновь росным Заволжьем дышу…

За что мне – мозоли дороги,
несмятость апрельской травы?
И солнца поболе, чем многим,
и новый накат синевы?

За что – ощущение силы
в душе, что не будет слаба,
а будет крепка, как Россия:
надежда, защита, судьба.

За что говорят по-родному
рассветы со мной и река?
Ко мне, до веснушек земному,
снижаются вдруг облака…

За что – понимание звуков
листвы и томящихся льдов?
Плечо молчаливого друга…
И верности чудо – любовь…

За что – осязание дали?
В крови – ощущенье огня?..
Коль надо – возьмите, отдайте
тому, кто беднее меня.

Есть глаза – они темны, как ночью
два листка на чуть склонённой ветке.
Есть глаза – они спокойны очень,
будто бы озёра на рассвете.

Есть глаза – в них полдень летних улиц.
Есть глаза – загадочны, как сны…
Или – будто капельки с сосулек:
голубы, прозрачны, холодны…

А твои…
Я от тебя не скрою –
непонятны мне твои глаза.
Может быть, в них что-то неземное.
Но зачем такая мне краса?..

А я его писал не на бумаге…
У моря –
веткой тонкой на песке.
Ручьями –
на асфальте в свежем марте.
И серебром –
ночами на реке.
Заветные чертил четыре буквы
дождём июльским тёплым –
на земле.
Лучом звезды –
на глади крымской бухты.
Дыханьем –
на заснеженном стекле…
…Пусть кто-то третий явится к тебе,
когда у нас надолго расставанье…
Пусть смело подойдёт к твоей судьбе.
Не торопись.
Придумай испытанье.
Пусть он,
везуч во всех делах подряд,
напишет пусть
твоё простое имя –
на шелесте деревьев,
что стоят
под окнами высокими твоими…
Пусть скажет он: «Неисполнимо это!»
Пусть рассмеётся:
«Что за ерунда?»
Пускай уйдёт.
И хлопнет дверью где-то,
оставив твоё Имя навсегда.

Споткнулась в переулке осень,
под утро встав не с той ноги.
Снег гасит, торопясь, заносит
листвы багряной огоньки.

Но не с того мне нынче грустно,
что разлетелись соловьи,
а потому, что в сердце пусто
без ожидания любви.

Расстались мы, себе на горе.
И с небосвода навсегда
слезою первою и горькой
сползла последняя звезда…

Торжественно застыли в парке вязы,
поддерживая ветками луну.
Каким-то старым, неизвестным вальсом
звучит ноябрь, тревожа тишину.