Владимир Мавродиев - Избранное

Уже делянки перерыли
и от картошки нет следов.
И пруд, где рыбу мы ловили,
умолк в преддверье холодов.

Не дрогнет жёлтая дорога,
не зачернеет тучей даль.
Какая тихая тревога,
какая светлая печаль!

Вдыхая пряный запах дола,
как терпкий папиросный дым,
поверишь ты, что долго-долго
ещё ты будешь молодым.

И августа уже не жалко…
Лишь в серости ноябрьских дней
поймёшь, что лето провожал ты,
прощаясь с юностью своей…

Сухие пятна на заборе,
зимы ослабли удила,
и серости холодной море
синица звенью подожгла.

И удивлённая трава
все мрачные сминает тени.
Гори, лежалая листва,
дыши, апрельское цветенье!

И в этой чистой тишине
невольно расправляешь плечи
и вновь идёшь, лицом к весне,
своей судьбе земной навстречу.

То серый,
то сиреневый,
не плачь, ледок,
не плачь.
Под струнными деревьями
шагает
мокрый грач.

Сугроб к обрыву
пятится,
открыв зелёный клад.
К апрелю
солнце
катится,
и нет ему преград.

Парной земли истома.
Травинка, как игла.
И после
ледолома
на Волге
синь и гладь.

Сквозь талый запах ели,
смешинками полна,
коляской детской
едет
по улицам весна.

И снова
верит город,
стряхнув
зимы кору,
что время –
не к раздору,
а к ладу и добру.

Ветра от зорь красны
на майском рубеже.
И музыка весны
колеблется в душе –
как воздух над травой,
как над землёю пар,
как лист над головой
и как в степи тюльпан.

Она во все концы
летит, беря в полон.
Доверчиво скворцы
садятся на балкон.
И тополёк дрожит,
похожий на весло.
И всю печаль с души,
как льдину, унесло.

Апрель, он сыплет птичью звень,
дитя помолодевшей зорьки.
Нетерпеливая сирень
торопится открыть глазёнки.

И разве нужно горевать
в такую пору, разве можно?
Возьми-ка новую тетрадь,
потрогай синюю обложку.

Весна, она всегда сильна,
она всегда права, не так ли?
Так урони в тетрадь слова,
как будто солнечные капли.

Забудь сомнения свои,
услышь, простившись с тишиною, –
щебечут в парке воробьи
про счастье вечное, земное…

Из дома выйди, удивись:
земля, оттаяв, пахнет хлебом!..
И это молодое небо
носи в глазах своих
всю жизнь.

Завидую стрижу,
который – в облака!
Завидую дождю,
упавшему в луга.
И взлётной полосе,
когда взлетает Ту!
И простенькой красе
домишек на плоту…
Завидую тебе,
к реке тропа лесная.
И собственной судьбе,
которой я не знаю…

…А мне хотелось одного:
чтоб ночь такая – не кончалась.
А всё, наверно, оттого,
что лодка на воде качалась,
что фиолетовой волной
река махала вслед закату,
что пахло спелою весной:
разливом, деревом, загадкой…
Тянуло тишью от озёр,
костер трещал, от воли весел.
И месяц бился, как осётр,
в оранжевых сетях созвездий!..
Я думал: утром будут птицы
и капель синий беспокой,
но ничему не повториться,
тем более – ночи́ такой.
Качались ветви, будто вёсла,
и травы набирали рост.
И падали на землю звёзды,
как будто бы птенцы из гнёзд.

И, тополей касаясь,
гонимая теплом,
луна скатилась за лес,
как будто снежный ком.
Вставай скорей, Галина:
охрипли петухи!
Заря спелей малины,
осинники тихи.
Над синею водою
растаяла звезда.
Такою молодою
останься навсегда!
Не то чтоб гору счастья
судьба дарила впредь,
а просто б нам почаще
у озера сидеть.
Чтоб облако – качалось!
Чтоб голубела высь.
Чтоб утро – не кончалось
в душе у нас
всю жизнь.

Снег молодой.
Сугробы горячи.
Сосульки с крыш заботливо оббиты.
В январской целомудренной ночи
легко стряхну налипшие обиды.
У Волги неуютно:
сталь воды,
и к горлу Волги потянулись льды.
Туман морозный обступает мутно…
Другое дело –
солнечное утро!
Другое дело –
улицей идти,
встречать людей спешащих на пути.
– Привет, привет, –
товарищу кивну, –
что не звонишь?
Дела опять заели?
Два слова.
Руку другу протяну.
И вновь –
бульвар,
афиши,
рельсы,
ели…
Троллейбусы проносятся, лихи,
девчата улыбаются в кабинах.
Киоск. Газета.
В ней мои стихи
о январе,
о снеге,
о любимой.

Таинственным он издали казался…
Таинственным казался и вблизи,
когда вошёл, стволов сырых касался,
когда промокли ноги от росы.
Но в синее молчание рассвета
врывались песни птиц, хруст сушняка.
Заговорили листья рядом где-то:
то ветерка нахальная рука
верхушки тополей затормошила.
А по дороге, незаметной мне,
промчалась с песней тряская машина,
через минуту стихнув в стороне.

Я в лес входил. Светлея, расступался
он предо мной, пугая и маня.
Он медленно, привычно просыпался,
дыханием окутывал меня.
Набив карманы синим спелым тёрном,
решив, что этот лес – ещё не лес,
я дальше шёл, сходя с тропинок торных,
через кусты боярышника лез!
…По-старому живут трава, деревья –
дождям доверясь, вешней тишине.
Прими, лес, навсегда мое доверье,
но хоть листком одним доверься мне.
Немыслима Земля без света листьев,
без ливней синевы, тиши полян…
Не знаю, как без межпланетных высей,
а без берёз – не выживет Земля.
Откуда, лес, в тебе такая сила?
Откуда эта ясная краса?
Леса, леса, леса – на пол-России!
Душа Земли – российские леса!..

Поднимись на Курган не с фасада,
по тропинке с другой стороны.
В пору тёплой апрельской весны
поднимись. Торопиться не надо.

Ясен день. Ветерки говорливы,
незаметны воронки и рвы…
Не расти здесь траве – говорили,
только как же земля без травы?

Вырывается к свету тюльпан
из земли, обожжённой когда-то,
и глядит он глазами солдата,
что без весточки здесь вот пропал…

А зимой здесь снега, как бинты,
ветры мёрзлые дуют потише…
Свят покой на могиле погибших,
скупо светят стальные цветы.